Накануне
Шрифт:
– И нас, стало быть?
– Обязательно. Завтра с утра отправитесь на места; здесь, в районном, вам дадут направление. А пока идите по своим делам, куда собирались.
Он усмехнулся.
– У вас, между прочим, я тоже скажу, вид чего-то... жениховский.
Иван посмотрел на Марину. Марина сказала, чтобы выиграть время:
– А вы, товарищ Василий... с нами тоже? Завтра, я хочу сказать. Но до чего страшно все-таки... Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим.
Глава 72
Ленин
Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко по Нижегородской, - глазом не взять, - сплошная, тесная стояла толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с шести (иные - в передних рядах - и с пяти!), теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.
С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом, недвижном огне багрели особо алым, особо ярким и живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились ижорские броневики.
Мариша сжала руку Ивану:
– Иван... До чего хорошо!
На платформе народу - гибель, как ни строг пропуск. Делегации от заводов, от полков, партийные комитеты. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по-весеннему, на людях нет полушубков, несуразных ватных куртушек, наверное, потому они кажутся особенно стройными, молодыми и ладными, даже Егоров - старик, дружинник пятого года. Блестят начищенные винтовки. Перед фронтом Никита - бледный, глаза запали глубоко: в такой день - в первый раз командовать. После дела в ночь на шоссе, против самокатной казармы, не приходилось выводить отряд: не было боев - будни были.
Прошел мимо, к выходу, Василий, озабоченный. Озаботиться есть чем: до сих пор нет моряков. Питерским полкам, желавшим выставить почетный караул, отказали, потому что кронштадтцам обещано. Кронштадту по праву принадлежит преимущество, потому что в крепости, по существу, и сейчас уже только одна власть: Совет депутатов. Но если балтийцев не будет - неприятная получится история: питерцы законно обидятся. А матросы могут не прибыть: ребята из Петровского района говорили сегодня: льду по заливу наворочено - никакой ледокол не пройдет.
Но у Мариши и Ивана лица такие, что и Василий заулыбался невольно. Подошел.
– Заждались?
Марина только вздохнула. Полчаса - много ли... А кажется - вечность прошла.
Цветы пронесли: розы. Огромные, шипастые, красные. В цвет знаменам. Иван спросил:
– Кто подносить будет, товарищ Василий?
И перевел глаза с Василия на Марину, очень заметно, чтобы товарищ Василий понял намек. И Василий понял:
– Петроградский городской комитет.
А на площади все поют, поют. Ни на секунду не слышно ночи. И на платформе как днем светло: не от света, от лиц. У всех же такие, как у Мариши, Ивана, Василия.
Из-за вокзала накатом, раскатом донеслось ура. На перрон бегом, полным ходом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками. Бегут, как на штурм. И сразу от разгоряченных, молодых, здоровых, боевой радостью радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.
Василий, встречая, качает укоризненно головой. Боцман - плечи косая сажень, дудка яркая, на медной цепке через грудь - смеется, пожимая руку.
– Чего? Видишь, не опоздали... Как это может быть, чтобы моряк опоздал.
Никита со своими посторонился, дал место. Моряки построились. Оркестр - серебряные трубы - на фланге. Знамя.
– Идет!
Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, красная повязка на рукаве. Махнул.
– Дальше, дальше, вперед, товарищи! Товарищ Ленин в первом вагоне, в самом переди.
Уже отдувался паром на завороте черный грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов - четкая по застылому тихому воздуху прозвучала команда.
– Смиррно! На кра-ул!
И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг, лицом к фронту:
– На кра-ул!
Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов - по нитке. И глаза у всех, всяким строевым уставам вопреки, без команды, в сторону, вперед, к одному месту.
С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу сходили люди. Быстро.
Толпа колыхнулась, в раздвинувшейся, сразу открывшейся просеке увидела Мариша - и сразу узнала, хотя ни портрета, ни рассказа, какой он, ни разу не слышала... Он, наверно! Лоб высокий, под сдвинутой шляпой широкие, крепкие скулы, лучики тонких морщинок у быстрых пристальных глаз. На секунду только мелькнуло перед глазами. И - на всю жизнь.
Василий подошел. Ленин обнял. Василий же давний: с искровских еще времен. Обнял так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.
– Сюда, Владимир Ильич... К почетному караулу. Матросы просили обязательно: хоть несколько слов.
Ленин повернул к гремящим с фланга медью труб и приветственным кликом, черным, ощеренным штыками шеренгам. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.
Он нахмурился. Нахмурился, да! Никита стоял в двух шагах, он видел ясно... Нахмурился, а в глазах... влажность. И чуть дрожат губы.
Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть картавый, чуть-чуть хриповатый, с дороги, наверно.
– Товарищи рабочие, товарищи матросы. Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется в более или менее близком будущем... снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну... Заря всемирной социалистической революции уже занялась... Да здравствует всемирная социалистическая революция!