Накануне
Шрифт:
Глава 66
Отреченные
Императорский завтрак только что кончился. Шестнадцать блюд, еле тронутых золочеными вилками. Николай выпил два бокала мадеры, он пришел в хорошее настроение. Кофе было сервировано в "синей штофной", рядом со столовой.
Перешли. Александра Федоровна, в черном, чуть открытом под тройной ниткой жемчуга платье, присела на диван у дальней стены. На щеках, под глазами красные пятна. Плакала?
– Нет, я еще раз должна сказать: настроение вашего величества решительно смущает меня. У меня впечатление, что вы... как-то слишком легко переносите случившееся.
Николай в тужурке, по-домашнему, стоял у окна, отбивая пальцами по стеклу любимый, нетрудный бар-бар - барабанный военный марш. Во дворе, у ворот, автомобиль. Уже? Но отъезд назначен на три часа. Камердинеры еще укладывают вещи.
Он обернулся на голос жены. И ответил - тоже на английском языке: между собой они всегда говорили по-английски.
– Я верю в божий промысел, Аликс. И, если рассуждать философски, никакой же катастрофы нет. Сказать искренне, я даже рад буду побыть некоторое время в отпуску.
Императрица подняла голову гневно:
– Вы называете это отпуском?
– Именно, - кивнул Николай.
– Они могут думать, что угодно, но бумажка от 2 марта есть именно заявление о временном отпуске. Пока все станет на место. Конечно, дело осложнилось, потому что Михаил напугался рабочих... и получилось междуцарствие... Но ведь и это сколько раз бывало в истории... В конце концов все станет на место. Потому что, видите ли, Аликс, философия истории такова, что все в конце концов становится на место. Даже этот свирепый Керенский оказался совсем ручным: скверные манеры, конечно, сразу видно, что parvenu, но... в общем он держится скромно... Как вы нашли его? Он же вам представлялся.
– Он поцеловал мне руку, - брезгливо сказала Александра и потерла пальцы.
– Пришлось вылить целый флакон духов, чтобы смыть. Вы правы в одном: он робел передо мной - это было очень видно. В дороге он будет учтив и сделает все, что надо, - в этом я уверена.
– Вот и чудесно!
– весело воскликнул Николай.
– Спокойствие восстановится, я ни секунды не сомневаюсь. И Корнилов, которого Родзянко под носом этих думских идиотов перевел в Петербург командовать здешним округом, и мой косоглазый друг Алексеев гарантируют, что рабочих усмирят в ближайшее же время. А ведь зло только в них: солдат замутили они, теперь это точно известно. Пока наши тут управятся, мы отдохнем в Англии... Это будет вроде нового медового месяца. Одни, в каком-нибудь старинном замке... За двадцать три года мы, в сущности, никогда не жили одни.
– Теперь, конечно, прекрасный случай остаться в полном одиночестве! Александра тягучим движением оперла острый подбородок на скрещенные пальцы.
– Медовый месяц мы могли б провести и в Ливадии. Если б вы всегда слушались меня! Если бы вы позволили мне раньше написать брату Эрни, в Германию... Тогда же, как только он передал предложение Вильгельма заключить сепаратный мир... Мир был бы уже подписан, и нам не пришлось бы везти больных детей за границу, рискуя их простудить...
– Боткин уверяет, что опасности простуды нет, - жалобно почти сказал Николай, шагая по комнате.
– А насчет мира... Кто знает! Политика - это такая путаная вещь.
– Для нерешительных!
– перебила гневно Александра.
– И все наше горе в том, что вы не умели быть достаточно решительным. Самодержец! Одного знака довольно, чтобы любой человек потерял все: честь, имущество, жизнь... Все должны были дрожать перед вами, а вас никто не боялся... И вот - результат. С этим должно быть покончено раз навсегда. Когда мы вернемся, вы должны стать грозным царем.
Николай вздохнул и сел на стоявший у стола, по дороге, золоченый, зыбкий стульчик.
– Я буду грозным.
Дверь распахнулась. Высокий старик в сюртуке вошел, вздрагивающей рукой разглаживая седые бакенбарды. Александра торопливо и истово перекрестилась.
– Боже, заступи нас. Что-нибудь случилось, граф Бенкендорф? На вас лица нет.
– Неслыханно!
– Бенкендорф перевел дух и склонился в глубоком поклоне.
– Ваши величества извинят, что я осмелился войти без доклада. Но... обстоятельства... Во дворец ворвался какой-то бандит...
– Один?
– взблеснула глазами Александра.
– Разве во дворце двери открыты каждому проходимцу и нет караулов?
Бенкендорф оскалил злобно желтые крупные зубы.
– В этом все и дело, что он взбунтовал караулы.
– А офицеры? Они - наши! Я утром еще говорила с командиром батальона, и он...
– Два десятка шашек - против восьмисот штыков. Верная смерть.
– Демоны!
– прошептала Александра.
– Надо было позвонить Корнилову.
– Мы пытались, но... телефонная станция занята его людьми.
Александра уронила руки.
– Зачем?
– глухо спросил, помолчав, Николай.
Бенкендорф отвел глаза.
– Насколько я мог понять... революционный сброд Петрограда не хочет допустить вашего отъезда в Англию, государь...
– Что!
– Александра поднялась, ярче стали на щеках багровые пятна. Но ведь правительство решило...
– Эта орда, очевидно, не считается с ним. Субъект, назвавший себя комиссаром Совета, лично разместил посты: тройным оцеплением дворец отрезан от мира. Подлые стрелки поклялись, что через их заставы не проберется и мышь и повиноваться они будут только Совету. У единственного оставленного входа на половину императора - утроенный караул. Им мало этого! Они накладывают замки на двери.
– Значит, мы замурованы?
– Не волнуйся так, Аликс, - пробормотал Николай.
– Очевидно, придется отложить на время.
Он посмотрел на графа и дрогнул.
– Гофмаршал! Вы не все сказали.
Старик опустил голову.
– Вы угадали, государь.
Александра спрятала лицо в ладони.
– Нет, нет, ради Христа, граф. Не надо! Не надо! Мое бедное сердце не выдержит.
– Успокойтесь, ваше величество.
Она прошептала сквозь пальцы, сжимавшие рот: