Наливайко
Шрифт:
Пани Замойская, верно, слышала последние слова взволнованного графа, но, как будто ничего не случилось, оживленно воскликнула:
— Матерь божья! Пан Станислав гостит у нас в доме, а я не знаю. Стыдись, Янек! Прячешь от меня такого гостя. Не ревнуешь ли?
Мужчины поспешили выразить свое удовольствие от появления графини..
— Наверное, ругаетесь про себя, господа, но это
не поможет. Не подать ли света? Девушки! Подайте панам свечки.
— Как чувствуете себя, вельможная пани Барбара? — льстиво, как всегда, обратился к графине
Жолкевский и торжественно-нежно припал губами к двум пальчикам графини.
Внесли свет.
— Благодарение господу богу, чувствую себя хорошо. Кажется, я прервала дипломатическую беседу? Прошу простить мое невежество в этих делах.
— О, пожалуйста, вельможная пани! С разрешения пана канцлера я передам вам одно… письмо.
— Мне письмо? Вельможный гетман затрудняет себя обязанностями курьера? Или это только для меня?
— Только для вас, любезная пани Барбара. Это письмо отобрано у казака в прикордонной полосе. Наливайко, если милостивая пани не забыла этого гусарского сотника…
Графиня едва сдержалась, чтобы не стиснуть рукою взволнованное неожиданностью сердце. С гордым видом невинности оглянулась на мужа. Что Жолкевский издевается, мстит ей — это она вполне сознавала. Недавняя размолвка с мужем, его неприкрытые упреки этим гусаром припомнились ей вновь во всей их оскорбительности. Тем тяжелее было это сносить, что ей-то хорошо известно было высокое понятие Наливайко о чести.
— Такого славного рыцаря забыть? Плохо же вы, пан гетман, цените память женщины, — дерзко ответила графиня. — Столько времени о поэзии Торквато и Кохановского дружески спорили, когда он сопровождал меня в Стобниц! — уже спокойнее закончила графиня.
Жолкевский не ждал такого мужественного отпора. Ничего не говоря, передал письмо графине. В этом первом бою она победила, даже Ян заметил это. Но гетман готовил другую атаку, — белоголовой не устоять против него. Передавая письмо, он рассчитывал обескуражить гордую пташку и потом, как сообщник, скрыть от Замойского ее преступления — связь молодой женщины со «славным» казаком. Присутствие Замойского делало умысел гетмана особенно острым оружием в руках ловкого ловеласа.
Но Барбара смело взяла письмо, мельком бросила взгляд на него, молниеносно решив, Как вести себя дальше, совершенно спокойно передала письмо графу.
— Предполагаю, Янек, что в этом письме сотник пишет о государственных делах и только из конспирации посылает его через меня.
Замойский не ожидал такого оборота и в замешательстве принял письмо из рук графини. В голове закружилось:
«Стареешь, Ян, перед собственной женой растерялся… Если, как говорит мудрость веков, первая жена от бога, вторая — от людей, а третья — от дьявола, то от кого же эта?»
Кого больше ненавидит он в эту минуту? Наливайко, весьма вероятного любовника его жены, или лучшего своего друга и единомышленника Станислава Жолкевского? Жалобы жены, доносы старого Тарновского, появление этого подозрительного письма… Как не нужны они поседевшему в летах Яну, законному и родовитому мужу молодой и заносчиво-гордой польской дворянки! Старость, пан канцлер..
Жолкевский видел только колебания 3амойского, на них-то он и надеялся. Зная своего друга и патрона, его высокие понятия о вежливости, его светские манеры, Жолкевский, умышленно при нем отдавая письмо, чтобы тем (больнее задеть графиню, был в то же время уверен, что письма, не ему адресованного, граф читать не станет.
— Не разрешите ли мне, вельможная пани Барбара? — вкрадчиво проговорил Жолкевский, потянувшись за письмом к руке удивленного Замойского.
Граф опомнился. Вызывающая фамильярность его друга задела и даже оскорбила гордого шляхтича. Барбара же и тут выдержала до конца, согласно кивнула головой и направилась к выходу. Канцлер остановил жену:
— Поскольку, золотко, — это письмо написано тебе… Позволь нам не вмешиваться в твои личные дела и этого письма не читать.
Молча взяла письмо, чуть заметно улыбнулась, и, без малейшего колебания разорвав его на-двое, бросила на пол. Ошеломленный Жолкевский в тот же миг нагнулся и порывисто сгреб оба куска в горсть. Графиня резко остановилась, властно, не скрывая женского презрения, взяла из рук гетмана обрывки письма и поспешно вышла.
Оправдывать свою жену или похвастать ею перед своим неосмотрительным другом, чтобы подчеркнуть неприкосновенность того, что принадлежит ему, Яну?.. Молчание в эту минуту угрожало их многолетней привязанности. Это почувствовали оба.
— Наливайко дошел уже до Валахии, где с двумя тысячами грабителей орудует Шаула. В походе повесы всех народностей охотно пристают к ним. Там, кроме украинцев, есть русские и поляки, и даже евреи на равных правах…
— Где ты, Стась, раздобыл это письмо? Впрочем, неважно. Скажи лучше, как же случилось, что Язловецкий пропустил наливайковцев в этот поход? Да и ты с войском возвращался на границы несколько раз и сейчас там стоишь, пан гетман. Император Рудольф даже нас, поляков, перехитрил, и казачьи войска, наилучшие войска нашего времени, выходит, залучает себе нам во вред…
— Граблями они хорошо владеют…
— Не до шуток теперь, пан гетман. Нужно спешно отправиться в Молдавию, иначе вся многолетняя работа пропадет в несколько недель.
— Говорят, император хочет завербовать все Запорожье, свыше десяти тысяч воинов. Языки передавали, что Рудольф собирается отправить послов на Низ.
— Каждую минуту, пан гетман, вы преподносите новости, от которых голова кругом идет. От Януша я получил весною совершенно утешительные донесения… Его жену, эту ненавистную чешку, нужно было бы использовать. Она едет к отцу в Прагу гостить…
— Сюзанна скоропостижно умерла в Дубно по возвращении из гостей у свекра. Януш из себя выходит, но врачи Острожского заверили его, что это случилось от недозрелых вишен, которые так любила покойница..
Графиня Барбара припала глазами к составленным кускам письма. И она посылала доверенного человека с письмом к сотнику. Утешения гордости и юному женскому сердцу искала молодая пани в той переписке. Была уверена, что это и есть ответ на призыв одинокой женщины, графини, без памяти влюбленной в гусарского сотника из Украины… Но письмо было от Лашки Оборской. Только на маленьком клочке кириллицею было выведено несколько учтивых слов: