Наливайко

Ле Иван Леонтьевич

Гости мгновенно поставили кубки на стол. Невыразимое возбуждение вот-вот готово было прорваться гневом и паникой. Что это: дерзость слуги или действительно предупреждение несчастья?

А слуга тем временем успокаивал, отворачиваясь:

— Отрава, Панове, только в этом кубке. Кому желательно проверить, тот может попробовать из него.

Достоинства высокоуважаемой пани Сюзанны беспокоят одну… особу, подославшую сюда с отравою этого подкупленного ублюдка. Спокойно пейте из остальных кубков, — у хозяина прекрасные вина

в дедовских подвалах…

В доказательство этого он выхватил из рук ближайшего гостя его кубок и залпом выпил до дна.

Воевода, наконец, овладел собою. Десятки пар глаз испытующе смотрели на него. Вот-вот выкрикнет кто- нибудь из гостей проклятье его дому и роду. Лучше умереть и этим доказать свою непричастность к отраве, чем отпустить гостей с мыслью о хозяине как о злодее, об убийце…

Трепетная рука воеводы поднялась вровень с белой головою.

— Позор! — крикнул князь, потрясая рукою. — В моем доме никто не посмел бы совершить убийство, да еще таким презренным образом. Это ложь!

Рука, как сабля, рубанула воздух и схватила кубок с ядом. Но возбуждение и груз восьми десятков лет, прожитых на беспокойной земле, обессилили воеводу. Голос держался, уста говорили, а плоть дрожала, расплескивая не князю приготовленный напиток. Наконец подогнулись и ноги, князь пошатнулся, и кубок выпал из рук на пол, покатился…

Но честь хозяина была спасена. Он якобы пришел в себя, освободившейся рукою провел по лбу, выдавил на губах улыбку и сокрушенно молвил:

— Старость — не радость…

А заросший бородою слуга, который прекрасно понимал состояние души хозяина, поклонился присутствовавшим, скрывая в низком поклоне ироническую улыбку, взял за плечо испуганного слугу, всыпавшего отраву, и направился с ним к выходу.

— Не убивайте его, прошу вас, — чуть слышно проронила Сюзанна, поднимая испуганные глаза на своего рыцаря, искусно скрывавшегося за приставной бородой.

Рука его не выпустила отравителя, но в глазах блеснуло колебание, он задержался на минуту в зале.

Сюзанна почувствовала, что он борется с собою, ждала победы и боялась ее. Да, это он… Тягостное молчание она прервала первыми пришедшими в голову словами, а глаза говорили другое:

— Такая ужасная… ошибка, пане… пане… Сюзанна не совладала со своим душевным волнением, склонила голову на руки и, как дитя, зарыдала. И кто из присутствовавших мог догадаться, что молодая супруга княжича Януша плачет не от испуга за свою юную жизнь и не от радости за свое спасение? Что только безнадежная, не разделенная любовь могла вызвать такие обильные слезы.

Наливайко — это был он — еще раз окинул взором окаменевших гостей, слегка вздохнул и вышел, уводя с собой несчастного слугу.

Острожский замок окутала глухая темень. Была та пора, когда все живое покорялось ночи и забывалось хотя бы на короткий миг в сладком, все покоряющем сне.

И вот в эту-то пору глубокой ночи заскрипели кованые двери Онуфриевой церкви. Раскрылась половина створчатой двери, чтобы пропустить человека, и снова закрылась за ним. Человек постоял возле дверей, проверил рукою, плотно ли они закрыты, и молчание ночи нарушил цокот казацких подков о каменную дорожку, шедшую от церкви к воротам.

За воротами казак опять постоял, раздумывая, и нырнул во тьму. У двора отца Демьяна он снова вынырнул, оглянулся на церковь и решительно пошел к дому. Поп не спал. Происшествие за праздничным ужином у воеводы не выходило у него из головы. Кто он, этот спаситель чешки? Неужели на самом деле Северин?

Дальше мысли становились туманными, беспорядочными. Поп уже перестал вздыхать на своем помятом ложе, — вот-вот заснет, — однако услышал сквозь сон, что во двор к нему кто-то зашел. Твердые шаги приближались к дому.

Когда раздался первый глухой стук в дубовую дверь, отец Демьян уже был возле нее.

— Во имя отца и сына, кто там?

— Аминь! Брат твой Северин, отче Демьян. Впусти- ка поговорить по-братски…

Демьян узнал голос. И удивительно: попа стал разбирать нервный смех. Он несдержанно и громко смеялся, впуская брата.

— Весело живется княжьим духовникам, — сухо промолвил Северин вместо приветствия.

Поп перестал смеяться. Дрожащими руками возился с огнивом и трутом, зажег огарок свечи. На брата смотрел со страхом и ждал чего-то недоброго.

— Что ж, брат Демьян, войну против короны поднимаешь или это сплетни ходят в народе про тебя?

Поп старался притвориться спокойным. Вглядываясь в небритое лицо брата, удивлялся, что на празднике у воеводы не узнал его. В ответ на вопрос запальчиво ответил:

— Понятно же, сплетни. В силах ли мы против короны подниматься с голыми руками?.. Однако откуда ты взялся, Северин? Вот диво-то! Садись и поведай, где был… Князя-воеводу весьма взволновало это приключение за обедом… О, успокойся, брат, я тоже уверен, что там была отрава… Кстати, воевода собственными устами объявил, что дарит тебе турецкую саблю, кованную золотом, и подтверждает подарок своей невестки, коня белокопытого. Он стоит в дубненских гусарских конюшнях… Да садись, ведь ты у брата находишься.

— У духовного наставника княжьего….

— И твоего тайного единомышленника, Северин. Ты бы исповедался. Который уже год без причастия ходишь, церковью пренебрегаешь.

— Уверяю тебя, брат, что и сейчас вот только из Онуфриевой церкви иду, выродка этого оставил там связанным и голым, ангелочкам на утеху.

— Не богохульствуй, Северин.

— Оставим это, отче Демьян, на другое время. Я слышал твои проповеди в Баре и в Хмельнике,

Люди со всей Брацлавщины сообщали мне, что движение крестьян поддерживает и православная церковь. Признайся, какую каверзу придумываешь на беду исстрадавшемуся люду?