Намывание островов

Нигматулин Марат

Одним из первых наших публицистов, заинтересовавшихся рэндианством, оказался диссидент (какое внезапное совпадение!) Алексей Петрович Цветков, переехавший в США в 1974 году. В рэндианской теории он отмечал следующее: «Каждый, кто знаком с историей русской культуры, узнает в ней теорию „разумного эгоизма“, которую проповедовали в свое время Писарев и Чернышевский. Интересно, что у этой теории есть прямые корни в английской этике: оппонент эрла Шефтсбери Джон Мэндевил изложил свои возражения в известном „Трактате о пчелах“».

Интересно и сравнение

Цветковым Достоевского и Айн Рэнд как наиболее известных за границей авторов русского происхождения. Действительно, многие черты в плане выбора подачи идей у них совпадают: и Достоевский, и Рэнд обращаются к художественной форме, к объемному роману, переполненному резонерами. Но на этом сходства заканчиваются. Если Достоевский старается избежать прямых оценок своих героев, выставляя всю их подноготную на суд читателя, то Рэнд представляет своих персонажей в почти гротескном чёрно-белом цвете: практически каждый герой — либо «паразит», либо «творец», — tetrum non datur. Художественная составляющая значительно уступает идейной, ощущается и теснота самой формы, что полностью оправдывает переход Рэнд после «Атланта» к публицистике.

Раз уж упомянули Чернышевского — г-же Розенбаум тоже свойственен крайний экономикоцентризм со своим проектом устройства общества. За одним «но»: у Чернышевского, что ввёл понятие «разумного эгоизма» в русскую литературу, он служит способом индивидуального противостояния традиционными ценностями с целью освобождения человека для борьбы за прогрессивное социалистическое общество. У Рэнд же разумный эгоизм — это и причина, и средство, и цель существования человека. Для себя и только для себя.

Но философской системой, оказавшей на Рэнд наибольшее влияние, безусловно, является ницшеанство, переработанное в этакое пособие по созданию сверхчеловека здесь и сейчас. Объективистская критика почти полностью повторяет ницшеанскую: чтобы обнаружить прямое соответствие достаточно просто просмотреть некоторые главы из «Философии молотом…». Тут и провозглашение объективной реальности как единственной возможной («Как „истинный мир“ превратился в басню», «Четыре великих заблуждения»), и критика устоявшегося общепринятого понятия нравственности. Особняком поставим критику «исправителей человечества»: Рэнд выделяет два типа людей, скрытых под маской альтруизма. Из речи Джона Галта:

«Представление о том, что тело и душа человека — различные сущности — привело к появлению двух групп учителей, проповедующих нравственный закон смерти: фанатиков духа и фанатиков физической силы; вы называете их идеалистами и материалистами, одни считают, что сознание может существовать само по себе, другие считают, что можно существовать без сознания. И те и другие требуют, чтобы вы отказались от разума в обмен на откровение или на рефлексы. Неважно, что они громогласно заявляют о непримиримости своих позиций, у них один нравственный закон и одна цель: в физической сфере — порабощение человеческого тела, в духовной — разрушение разума».

Оттуда же был позаимствован и термин «паразит», встречающийся в ее прозе почти повсеместно. Как, кстати, говорил Заратустра,

«…еще противнее мне все прихлебатели; и самое противное животное, какое встречал я среди людей, назвал я паразитом: оно не хотело любить и, однако, хотело жить от любви».

Знакомый с уже ставшим классикой BioShock читатель, вероятно, должен сразу вспомнить имя Эндрю Райана (анаграмма с именем героини статьи не может не бросаться в глаза), чей Rapture был основан на принципах, дословно копирующих объективизм. Надо отдать должное сценаристам: у самой писательницы не получилось

бы доходчивей объяснить, «в чём разница между паразитом и человеком? Человек создаёт — паразит спрашивает: „А где моя доля?“ Человек творит — паразит говорит: „А что подумают соседи?“ Человек изобретает — паразит говорит: „Осторожно, не наступи Господу Богу на мозоль!“».

Но вернемся к Фридриху нашему Ницше, а именно к его видению корня зла европейской философской мысли, где первым морализаторствующим исправителем великий немец назвал Сократа. И здесь Рэнд не отстала от своего предшественника на горьком поприще индивидуалистической пропаганды. Правда, теперь вместо Сократа все грехи и заблуждения европейских мыслителей были повешены на его ученика, Платона. Этот единственный античный философ, по имени упомянутый в ее художественных произведениях, архетип платоника, становится главным идейным антиподом в творчестве Рэнд; под его образ подводятся вообще все европейские идеологии, так или иначе проповедующие подчинение индивида обществу, а в монологах изображенных Рэнд социалистических апологетов Платон всегда фигурирует как первоисточник их взглядов.

Почему наша Алиса так яро взъелась на этого грека, в силах ответить каждый, кто хоть раз в жизни держал в руках его великое «Государство». Добавим к этому и нездоровую идеализацию Платона в начале XX века. Очень подробно проблемой следа Платона в социализме занимался современник Рэнд со схожей биографией — Карл Раймунд Поппер. Еврей из семьи юриста, жил в Австрии, учился в Венском физмате и консерватории, увлекся красными идеями; очень быстро в них разочаровавшись, выпустился, стал учителем математики в средней школе. В общем, никому особенно не мешал… Но потом пришел Гитлер, стало страшно и пришлось от аншлюса бежать в Новую Зеландию, где Поппер занялся преподаванием философии, разносом современного научного мейнстрима своим методом фальсифицируемости и восхвалением британской внешней политики. За Платона он взялся в контексте критики массовых идеологий, прошедшись в фундаментальной работе «Открытое общество и его враги» по всему: от историзма до диалектики. Во все дебри его доказательной базы вдаваться не стану — обойдемся выводом:

«Идеалистическая формула (Платона) такова: «Задержите все политические перемены!» Перемены — зло, покой божественен. Задержать все перемены можно в том случае, если государство создано как точная копия его оригинала, т. е. формы или идеи города-государства. Если бы нас спросили, как этого достичь, мы могли бы ответить натуралистической формулой: «Назад к природе!» Назад к подлинному государству наших праотцов, самому древнему государству, построенному в соответствии с человеческой природой и потому стабильному. Назад к родовой патриархии времен, предшествовавших упадку, назад к естественному классовому господству немногих мудрых над многими невежественными.

Я полагаю, что из этих требований можно вывести все элементы политической программы Платона. Эти требования основаны на историзме Платона и их следует соединить с его социологическими учениями, касающимися условий стабильности правящего класса.

Я имею в виду следующие основные элементы политической программы Платона:

Отождествление судьбы государства с судьбой правящего класса. Исключительный интерес к этому классу и его единству. Содействие этому единству, жесткие правила взращивания этого класса и получения им образования. Надзор за интересами членов правящего класса, коллективизация, обобществление этих интересов.