Наполеон
Шрифт:
— Вы сами видели Наполеона?
— Нет. Но мадам Бертран гуляла с ним за день до этого. Она сказала, что он сильно простудился. Ей ведь можно доверять, правда?
— Наверное, да.
— А сам Бертран сказал что-нибудь необычное?
— Нет. Он очень хорошо отзывался о вас. И спросил, когда вы вернётесь.
— Вы ему сказали?
— Да. Это была просто дружеская беседа.
Полковник ничего не ответил, но смотрел неодобрительно.
— Интересно, — наконец задал он вопрос, — вы видели мадам Мер или княгиню?
— Княгиню? Да, видел. Кстати, это она повела меня посмотреть, как работают гвардейцы.
— Правда?
— Что вы имеете в виду?
Капитан почувствовал, что краснеет, хотя лицо
— Мне кажется это подозрительным.
— Ну, что вы! По-моему, вы преувеличиваете, Кемпбелл. Кстати, она говорила мне о своих планах на лето. Она собиралась в Марчиану и приглашала меня заехать и навестить их там.
— Приглашала?
Капитан вновь почувствовал, что лицо его заливается румянцем, и слегка смутился. Ему не понравилась мысль, что эта обаятельная женщина могла его обмануть.
— И вы ей верите?
— А почему бы и нет?
Полковник не сказал ему, что та же самая женщина пригласила, нет, предложила, нет, скорее, намекнула, нет, заставила его подумать, возможно непреднамеренным образом, что она поедет на материк. Ему тоже не хотелось верить, что эта красавица лгала ему. Но в голове у него пронеслась мысль о том, что капитан Ади действительно чересчур доверчив.
— Когда мы сможем отплыть? — спросил он.
— Когда прикажете, — миролюбиво ответил капитан. — Как только ветерок хоть чуть-чуть подует. Вы только посмотрите на это.
Флаги на мачтах судов висели без всякого движения. Стоял полный штиль: ни дуновения, ни даже ряби на воде.
— На закате, — сказал Ади, — с берега должен подуть ветер.
Но в этот день ветер так и не подул. Небеса были на стороне Наполеона.
В три часа пополудни некоторые из гвардейцев всё ещё продолжали работу по обустройству сада. В четыре часа раздали обед. А в пять часов маленький город был взбудоражен пронзительной барабанной дробью. Шестнадцать барабанщиков под руководством сержанта Каррэ стояли на главном плацу у казарм и целых пять минут отбивали дробь. Все, кто мог двигаться, выскочили из домов и собрались на площади, подступив к Морским Воротам так близко, как только разрешила полиция. Внезапно барабаны смолкли, и все услышали, как оркестр вновь заиграл эту наводящую грусть мелодию: «Что же может быть лучше?» Все увидели, что участники оркестра спускаются вниз по склону, толкая при ходьбе друг друга. За ними шёл полковник Малле, а следом смешением красного, синего и белого цветов следовали шесть сотен гвардейцев. Итак, это было правдой! Женщины, прощаясь, размахивали руками, плакали и пронзительно выкрикивали имена своих друзей и любимых. Но гвардейцы двигались, как на марше, повинуясь суровой военной дисциплине. Впереди их ждала отнюдь не фиеста, и жители острова должны были увидеть, как ведут себя гвардейцы перед началом военных действий.
Месье Матта, месье Ричи и другие шпионы стояли на цыпочках и пытались сквозь лес развевающихся шёлковых шарфов и машущих загорелых рук сосчитать число отбывающих солдат. Упав духом, они ругались про себя последними словами. Вот и настал час величайшего исхода с острова, который они предсказывали и пытались предотвратить. Зная тайну, которая способна была потрясти весь мир, они не могли никому её сообщить! Всё, что им оставалось, — это пересчитывать солдат для последующих исторических справок. Месье Ричи, сильно возбуждённый, насчитал 623 гвардейца, но это было некоторым преувеличением. За гвардейцами следовали польские драгуны, непривычные к пешему строю, за ними три сотни солдат корсиканского батальона и несколько десятков жандармов. В целом остров покидало около тысячи вооружённых людей. К ним должна была присоединиться ещё сотня гражданских. Замыкал движение войск капитан Лаборд, едва приметный среди замкнувшейся за войском толпы провожавших. Теперь через Морские Ворота, которые наконец широко открыли, можно было увидеть готовые к отплытию
Вскоре после заката солнца через Морские Ворота пронесли бедного капитана Корнуэла, командира артиллерии, умирающего от чахотки и решившего, как его ни отговаривали, последовать за императором, а также других больных. Эту партию людей сопровождал добросердечный Пон.
По доброте души он взял на себя ответственность тайком провести на борт оклеветанного в своё время мирового судью, месье Саварана.
Последние прощальные речи во дворце отличались краткостью. Наполеон с нетерпением ждал отплытия, а мадам Мер была сдержанна на слова и чувства, ибо была матерью корсиканца. Ни тени сожаления или дурного предчувствия не отражалось на её благородном лице. «До свидания, Наполеон», — это всё, что она сказала ему на прощание, когда он прикоснулся губами к её лицу. После этого Наполеон прошептал на ухо Полине: «Спасибо тебе, ты всегда мне была преданна». Но для Полины этого было достаточно, и они расцеловались. Полина пожала руки всем трём генералам и с чувством попросила их заботиться о своём брате. Камбронн прочитал ей длинный список солдат, начиная от капитана Корнуэла и заканчивая капралом Джуалини, которые хотели направить ей прощальное приветствие. «Обнимите за меня их всех, — сказала она, — вот так», — и расцеловала всех троих.
Наполеон и Бертран спускались с холма в маленьком открытом экипаже Полины с огромной буквой «Р» по обеим сторонам. Экипаж был запряжён парой пони, которые двигались шагом. Дрюо, Камбронн и остальные придворные шли следом. Мощённые булыжником улицы, по которым они проходили в последний раз, были безлюдны. Все, кто не поднялся на крепостной вал, уже теснились в гавани. На повороте улицы несчастный Дрюо заметил Генриетту в открытом окне, но, превозмогая себя, этот аскет отвёл взгляд. Генриетта напрасно махала малиновым шарфом.
В маленькой гавани огромная толпа замерла в тревожном ожидании; на лицах даже у шпионов читалось искреннее благоговение. В свете фонарей лицо Наполеона казалось бледным. Он стоял рядом со шлюпкой, смотрел на окружающих и, казалось, пытался их всех обнять, широко разведя руки. «До свидания, друзья мои! — крикнул он. — Я вернусь». Раздался взрыв рукоплесканий — так выражалась признательность жителей Эльбы. Он сел в шлюпку. Рукоплескания стихли. В торжественной тишине все сосредоточенно наблюдали за шлюпкой, пока она окончательно не исчезла из виду. У многих жителей Эльбы было тяжело на душе, они чувствовали: он не вернётся к ним.
В восемь часов вечера в Ливорно полковник Кемпбелл поднялся на борт «Партриджа» и спешно сел писать донесение, используя информацию, полученную от капитана Ади.
В это же время в Портоферрайо раздался выстрел из сигнального орудия. Император поднялся на борт брига, и судно должно было отправиться в путь.
Но ни император, ни Кемпбелл не могли заставить ветер подуть, поэтому из-за полного штиля оба судна оставались на месте. Наполеон и полковник Кемпбелл, подобно двум королям на шахматной доске, разделённым восьмью клеточками моря, были не в состоянии сдвинуться с места, атаковать или обороняться.
В девять часов вечера полковник Кемпбелл сидел в своей каюте и при тусклом свете масляной лампы «громил» Наполеона в своём дневнике, обрушивая на его голову мрачные пророчества, всевозможные жалобы и угрозы.
Удивительно, что так мало из его пророчеств сбылось, ведь он так долго наблюдал за Наполеоном.
«Если бы я решился, — пишет этот «великий стратег», — высказать свои соображения относительно планов Наполеона, то я бы поручился, что он оставит генерала Бертрана защищать Портоферрайо, так как у того есть жена и несколько детей, к которым он очень привязан...»