Напоминание
Шрифт:
Мулла удивляется:
«Кто такой? Как же я не слышал, не видел?»
«Сейчас увидите. Мой помощник вас проводит. Вы передадите барана доброму, честному человеку и, надеюсь, не забудете прислать мешок рису».
Мулла делается гордый, как царь. Говорит так:
«Барана дарю вам. Рис принесут вам. Дальше — меня не касается».
Хирурик ему отвечает:
«Могу ли я принять подарок от почтенного муллы, который с минарета запрещает правоверным обращаться ко мне за помощью, а сам крадучись приходит ночью и помочь ему удается
Забыл, у того узбека или у меня, но у кого-то за кустом вырывается маленький смех.
Мулла начинает оглядываться туда-сюда.
«Не опасайтесь. Это засмеялся ваш баран», — успокаивает Хирурик и гладит барана. А баран на самом деле немножко хмекает.
За кустами хочет вырваться большой смех. Но один узбек крепко держит свой рот и другой крепко держит свой рот.
Мулла уговаривает:
«Господин Хирурик, вы мне хорошо помогли, вы можете красиво принять барана».
Хирурик отвечает:
«Красиво будет, если вы подарите его доброму человеку за добрые дела. Иначе — будет некрасиво. Иначе вам придется вести барана через весь Самарканд к себе домой и кто-нибудь это заметит».
Мулла прикладывает руки к своему сердцу:
«Уважаемый господин доктор, пусть баран переночует здесь. Утром его заберут. К обеду вам его принесут хорошо зажаренного, и еще котел плова».
Хирурик говорит строго:
«Здесь больница. Держать барана, даже если это баран самого муллы, на больничном дворе не полагается».
Мулла стоит, молчит и начинает радоваться:
«Как же я не догадался, что за добрый человек живет через два дома! Это — вы. А мне сказали, живете при больнице».
Хирурик объясняет:
«Правильно сказали. Я живу здесь. А там живет наша добрая санитарка. Басмачи убили ее мужа. У нее пятеро детей, и нечем их кормить».
Дальше начинается так.
Помощник Хирурика идет рядом с муллой по двору и ведет за веревку барана. Хирурик немножко провожает, говорит:
«Запомните, почтеннейший, вам завтра надо прийти на перевязку. Интересно, вы подниметесь на минарет запрещать правоверным ходить к шайтану до того или после того, как я вам сделаю перевязку?»
Мулла идет, молчит. А Хирурик почему-то поворачивается к нашим кустам, приглашает:
«Пожалуйста, в кабинет. Но ночью — это в последний раз. Больше по ночам принимать не будем. Прошу дать моему помощнику и мне в отпущенные аллахом часы для сна — спать. Об этом и вас прошу, почтенный мулла».
Мулла спешит к калитке и выходит так быстро, что баран еле за ним поспевает.
На этом дедушка прерывает рассказ. Переводчик встает и спрашивает:
— Мулла ушел, и я могу уйти?
— Иди, занимайся, — разрешает дедушка.
Атамурад прощается, передает привет Ленинграду, где дважды бывал, говорит о нем те слова, какие приятно слышать каждому ленинградцу, и уходит. Майсара уходит вместе с братом и уносит чайники.
Мы остаемся вдвоем. Дедушка
— Я сказал: наша женщина далеко-о слышит, что мужчина говорит. Но пусть она лучше там слышит. Хочу говорить секрет.
Окрет был многословный. В точной передаче он занял бы неправомерно много страниц. Суть его в том, что Хирурик запомнился дедушке как человек опасный, потому что он все-таки немножко шайтан. Иначе откуда мог знать, что правоверные больные стоят за кустами?
Откуда мог знать, что надо делать человеку внутри живота, когда то, что внутри живота, никому не видно?..
И почему именно с той ночи дедушка, который и тогда уже был дедушкой, только с меньшим количеством детей и внуков, как-то сложнее начал относиться к почтенному служителю аллаха, как-то менее доверчиво, а затем с неполным доверием начал относиться и к самому грозному аллаху?
И только через сорок лет, когда приближалось девяностолетие дедушки и он впервые начал ощущать некие признаки приближения старости, он снова поверил в бога. Поверил потому, что на тот случай, если бог всетаки есть и страшен в гневе своем, лучше его не гневить.
Лучше не зарабатывать плохое место на том свете, а зарабатывать хорошее место.
Так дедушка и делает. Но иногда он опасается, что сорок лет неверия там, наверху, учтены и могут вызвать гнев аллаха.
Нельзя сказать, чтобы эта нависшая возможность гнева божьего сильно терзала дедушку. Нельзя сказать, чтобы она мешала ему наслаждаться тем многим, что еще дает ему жизнь.
Но все же иногда ему бывает тревожно из-за своего сорокалетнего неверия. Тогда он вспоминает ту самаркандскую ночь и думает: как бы это устроить, как бы перенести гнев аллаха со своей головы на голову истинного виновника, имя которого было Хирурик и фамилия была Хирурик?
Ни раньше, ни позже, но именно в ту минуту, когда кончилась секретная часть рассказа, появилась Майсара после тактично долгой заварки чая.
Дедушка снова гостеприимно поинтересовался:
— Почему ваш рот далеко от ваш пиала?
И мы снова пьем свежий кок-чай.
Во время этого последнего чаепития дедушка точно обрисовал, что же с ним как с пациентом сделал Хирурик. Оказывается, навсегда вылечил ему живот. И, оказывается, вот каким способом.
— Хирурик немножко потрогал, спросил:
«Поднимал слишком тяжелое?»
Отвечаю: «Поднимал. Хозяин-бай велел: отнеси вьюк, положи на верблюд. Я поднял. Закачался. Положил вьюк на верблюд. Верблюд еле встал. Закачался».
Хирурик один раз пихнул живот. Достал белый пояс.
Крепкий пояс. Обкрутил. Объяснил.
Говорю:
«Деньги за пояс ёк. Нет деньги».
Смеется. Не берет пояс. Оставляет на живот. Аи, шайтан! Откуда знал, какой кишка пихнуть?..
Спрашиваю:
«Болеть будет?»
Отвечает… Майсара, подвигайся. Хорошо переводи, что отвечает.