Направить в гестапо
Шрифт:
Доктор Бекман сардонически засмеялся.
— Весьма правдоподобная история! Но верна она или нет, факт остается фактом: вы нарушили приказ оставаться на своем посту и потому виновны в трусости и дезертирстве.
Лейтенант Ольсен закусил губу и остался безмолвным, поняв тщетность дальнейших протестов. Окинул взглядом переполненный зал, но почувствовал, что все настроены к нему враждебно, и понял — как понимал с самого начала, — что вердикт принят задолго до начала суда. Увидел в заднем ряду худощавого человека во всем черном, с красной гвоздикой в петлице: криминальрат Пауль Билерт пришел посмотреть на его окончательное крушение.
Председатель суда тоже увидел Билерта. Суровые глаза
Доктор Бекман тоже заметил появление Билерта. Сразу же нервозно засуетился, неловко завозил ногами и уронил на пол половину своих бумаг. Появление главы отдела IV/2A всегда было недобрым предзнаменованием. Этот человек был опасен, и невозможно было предвидеть, когда и где он нанесет удар. А мог ли кто-то встать и заявить с полной уверенностью: «Мне нечего бояться»? Доктор Бекман — определенно нет.
Четыре года назад он был замешан в одном деле — но разве кто-то может теперь вытащить на божий свет его подробности? Он тогда еще не был уверен, что все шито-крыто — но ведь не начнет же Билерт копаться в таком далеком прошлом? К тому же, кроме него, все уже мертвы. В конце концов всех его сообщников — даже фрау Розен — повесили. О том деле никто, кроме него, не мог ничего знать. Однако Пауль Билерт непредсказуем. Четыре года назад он, всего-навсего криминальсекретер, был совершенно незначительной личностью. Кто мог предвидеть, что он поднимется так высоко за столь краткое время? Конечно, у этого человека хватило здравого смысла подружиться с Гейдрихом. Он был потрясен, узнав об этом.
Доктор Бекман достал платок и дрожащей рукой утер пот со лба. На обратном пути рука невольно замерла и коснулась горла. Он словно зачарованный уставился в глаза Билерта. По спине пробежал мороз. Что делает здесь этот человек? Зачем появился? Они не судят никого из важных лиц, дела все простые, шаблонные. Так почему он в зале? Кто его интересует?
Встряхнувшись, доктор Бекман вышел из каменящего оцепенения, убрал платок и попытался расправить ссутуленные плечи. Кто в конце концов этот маленький, грубый, необразованный человек? Никто. Просто-напросто никто. Крыса, вылезшая из канализации и до сих пор пахнущая дурно. Это прусский законный суд, а он, доктор Бекман, прокурор. И бывший университетский преподаватель. Респектабельный гражданин, стоящий гораздо выше Билерта в социальной и интеллектуальной иерархии.
Поддавшись внезапному порыву, Бекман решил взять быка за рога. Усилием воли растянув губы в том, что ему казалось улыбкой, хотя любой другой мог принять это за надменную ухмылку, он кивнул Билерту. Билерт ответил ему холодным взглядом, глаза его блестели, губы были сжаты, из ноздрей вился сигаретный дымок. Доктор Бекман медленно похолодел. С застывшими в бессмысленной надменной ухмылке губами повернулся к судейскому столу. Он чувствовал, как суровые глаза сверлят его шею.
Внезапно доктор Бекман осознал, что суд ждет его слова. Он резко встал и вызывающе выкрикнул, решив продемонстрировать свой патриотизм так, чтобы в нем не оставалось и тени сомнения:
— Прошу суд приговорить подсудимого к смертной казни через обезглавливание по статьям сто девяносто семь б и девяносто один б военного уголовного кодекса!
Затем сел и принялся усердно рыться в своих бумагах. Бог весть, что он искал там — возможно, самообладания. Ему хотелось только показать Билерту свою приверженность делу.
Председатель поднялся и вышел с судьями в совещательную комнату. Они удобно расселись вокруг стола, где кто-то из предусмотрительных прихвостней оставил графин с красным вином. Председатель отодвинул его в сторону и потребовал пива. Другой судья захотел сосисок, их тут же поджарили на рашпере и подали на подносе со столовыми приборами, тарелками и горчицей.
— Ну, что ж… — Председатель откусил большой кусок горячей сосиски и охладил ее пивом. — Я считаю, что нам следует удовлетворить просьбу прокурора и покончить с этим делом.
— Целиком и полностью согласен, — сказал кригсгерихтсрат Бургхольц, утирая пиво с подбородка.
Наступила минута относительной тишины, пока все трое были сосредоточены на сосисках. Младший из них, кригсгерихтсрат Ринг, сделал робкую попытку возвысить голос в защиту лейтенанта Ольсена.
— Признаюсь, у меня есть сомнения насчет обезглавливания, — негромко заговорил он. — Оно представляется слишком жестоким, и вряд ли эстетично умерщвлять человека таким образом. Кроме того, нужно принять во внимание тот факт, что он прежде никогда не выказывал признаков трусости. Учитывая его награды и все прочее, не могли бы мы проявить некоторую снисходительность и приговорить его к расстрелу?
Председатель поднял пивную кружку и, сощурясь, уставился в ее глубину.
— Пожалуй, нет, — сказал он. — Надо иметь в виду, что трусость, — не единственная вина этого человека. Он, кроме того, злоумышлял против фюрера и отпускал по его адресу сомнительные шутки.
Бургхольц откашлялся и принял равнодушный вид.
— А что… Э… что это все-таки за сомнительные шутки? — спросил он. Взял вилку и провел борозды в лужице горчицы. — Видимо, не такие уж скверные?
— Это дело вкуса, — ответил серьезным тоном председатель. Оглянулся на дверь, раскрыл папку, выбрал там один лист и с таинственным видом протянул его коллегам.
Ринг засмеялся первым. Улыбнулся, потом захихикал, потом запрокинул голову и громко захохотал. Бургхольц поначалу пытался реагировать более подобающе, свел брови и опустил вниз уголки губ, но когда Ринг подался вперед и указал на один из перлов, тоже так рассмеялся, что его живот бился о край стола. Даже председатель, прикрывшись рукой, озорно улыбнулся. Ринг в неистовстве заколотил себя по бедрам. Бургхольц опрокинул полную кружку пива. По щекам его покатились слезы.
— Неужели пролитие пива так уж смешно, господа? — укоряюще произнес председатель и забрал крамольный лист. Двое остальных придали лицам более подобающее членам суда выражение.
— Нет, нет, конечно, — пробормотал, сморкаясь, Бургхольц.
— Этот документ, — продолжал председатель, — представляет собой в высшей степени опасную пропаганду и вопиющее нарушение морали. На мой взгляд, наш прямой долг принять просьбу прокурора относительно смертной казни через обезглавливание. Этого человека нужно примерно наказать в назидание другим. Мы должны руководствоваться высшими интересами государства, а не эмоциями.
И, взяв ручку, написал внизу документа слово «обезглавливание», затем поставил размашистую судейскую подпись. Передал ручку и документ коллегам. Бургхольц, не раздумывая, подписал его. Ринг заколебался, он барабанил пальцами по столу, хмурился, вздыхал и наконец с большой неохотой вывел свою фамилию. Выписывал каждую букву, словно под пыткой. Председатель смотрел на него с растущей неприязнью. Этот Ринг с каждым днем все больше досаждал ему. Придется подумать, как устроить его перевод на более опасный театр военных действий. Может быть, на Восточный фронт.