Наркомпуть Ф. Дзержинский

Зархий Самуил Наумович

— Очень стыдно, Феликс Эдмундович, виноват, — невнятно пролепетал Калмычин. — Главбух меня подвел.

— Решительно отвергаю ваши попытки оправдаться, — сурово сказал нарком. — Спросите своего главбуха и он вам скажет, его подвел старший бухгалтер, а тот сошлется на счетовода, а счетовод — на машинистку, которая, мол допустила ошибку при перепечатке, и так далее и тому подобное. Не признаю таких оправданий! Вы отвечаете за работу своего аппарата и извольте сами проверять все выкладки и требовать этого от своих подчиненных. Недобросовестных людей — дармоедов — выгоняйте! Мы должны добиться, чтобы минимальный аппарат давал максимум работы. Подбирайте хороших, честных

специалистов, поощряйте их. Очень важно улучшать условия их быта, а для этого надо знать, как они живут. Знате ли вы, например, в чем ваши специалисты нуждаются?

— Знать-то знаю, но помочь им ничем не могу.

— Приведите факты. Что вам известно?

Калмычин, успокоенный тем, что разговор с наркомом перешел в другое русло, рассказал о председателе междуведомственного финансового комитета, который с женой и семьей своего сына живет в одной комнате. Крупный специалист и скромный человек.

— Правда, комната у него большая, — заключил Калмычин, — около 40 метров, три окна… Можно ее перегородить, но…

— Что за «но», — недовольно прервал его нарком. — Если сами не в силах помочь, могли доложить моим замам и они распорядились бы. Передайте от моего имени коменданту, чтобы в недельный срок установили перегородку в комнате и отремонтировали ее. Что вам еще известно о нуждах добросовестных специалистов?

— У одного нашего весьма ценного сотрудника уже давно тяжело болеет жена. Приезжал профессор, прописал какое-то заграничное лекарство, но где его достать?

— Где? В Берлине. Как вам известно, там сейчас находятся Емшанов и Рудый. Вы же их хорошо знаете. Дайте им сегодня же телеграмму, чтобы обязательно купили лекарство.

— Спасибо, Феликс Эдмундович! Я вам больше не нужен?

— Хочу вас вот о чем предупредить. С середины октября я буду строго требовать отчетности по схемам составленных вами таблиц. Весь ваш аппарат должен подтянуться. Имейте в виду, отныне эти отчеты будут проверяться не только мною, но и всеми управлениями дорог. Не забудьте также, — без улыбки на лице добавил Дзержинский, — вы сдали мне в залог свою голову… До свиданья!

Когда Калмычин ушел, Феликс Эдмундович рассмеялся и сказал присутствовавшему при разговоре Зимину:

— Это уже вторая голова, которой я могу распорядиться по своему усмотрению.

— А чья была первой? — улыбаясь спросил Зимин, молчавший до этого времени.

— Давняя история, — усмехнулся Дзержинский. — В 1916 году я отбывал каторгу в Бутырской тюрьме. В моей камере находилось 12 политзаключенных. Эта камера была, как Ноев ковчег — «всякой твари по паре» — меньшевики, эсеры, анархисты, бундовцы… Однажды заспорили мы о неизбежности революции. Из всех сидевших в камере лишь я утверждал, что свобода близка, через год-полтора свершится революция. Особенно мрачно был настроен анархист Новиков. «О свободе и речи быть не может», — пессимистически сказал он. «И речи быть не может? — разгорячился я, — ну, тогда давай пари. Если я проиграю, то отдам тебе свой двухмесячный заработок, — работал я тогда в тюремной портняжной мастерской, — а ты что обещаешь?» Тогда он с иронической усмешкой произнес: «Если оправдается твое предсказание, Феликс, я отдамся тебе в вечное рабство».

— После революции вы с ним не встречались? — полюбопытствовал Зимин.

— Встречался, — улыбнулся Дзержинский, — и тогда же напомнил ему, что он мой «вечный раб».

Затем, перейдя на серьезный тон, народный комиссар обратился к Зимину:

— Теперь поговорим о делах политсекретариатских. Что вы думаете предпринять в связи с циркуляром ЦК и ЦКК о борьбе с излишествами?

— Хочу

разослать в партячейки письмо, излагающее содержание этого циркуляра, — ответил Зимин, который по совместительству руководил Политсекретариатом.

— А я бы, — посоветовал нарком, — с разрешения ЦК и ЦКК размножил бы этот циркуляр, чтобы все до единого члены партии на транспорте лично ознакомились с ним. Теперь попрошу вас вот о чем… Мне Андреев говорил, на днях ЦК профсоюза созовет делегатское собрание московских железнодорожников. Андрей Андреевич в своем докладе сообщит, — к январю 1924 года зарплата железнодорожников будет повышена на 50 процентов. Причем правительство решило уже в ближайшее время заработную плату выдавать нам в червонцах, так что транспортники ничего не будут терять в связи с обесценением денежных знаков. От всего этого мы ждем значительного повышения производительности труда. Но одного делегатского собрания мало. Я хочу, чтобы собрания прошли на всех крупных предприятиях.

— А докладчики?

— Все члены коллегии. Я напишу им записку, чтобы они не отказывались от выступлений. Тема — положение на транспорте и борьба с бесхозяйственностью.

— Феликс Эдмундович! Что нужно особо подчеркнуть в докладах?

— Вы же слышали мое выступление на собрании коммунистов Московского узла. Очень важно, чтобы не только коммунисты, но и все беспартийные железнодорожники прониклись верой в свои силы. Паровозов, вагонов и топлива у нас теперь достаточно. Хищения грузов стали даже реже, чем до войны.

— Что нас сейчас волнует? — продолжал нарком. — Трудное финансовое положение. Поэтому главный лозунг — стать рентабельными и ни рубля дотации не брать! Пусть рабочие научатся вести счет каждой народной копейке и на всем экономить. Пусть потребуют от своих начальников управлять хозяйством без дефицита, а только с прибылью. Тогда транспортный пролетариат выполнит задачу, которая возложена на него историей.

— Хорошо, Феликс Эдмундович, — сказал Зимин, — я передам ваши пожелания докладчикам.

— Да, еще одна важная мысль подчеркивалась в моем докладе, — дополнил народный комиссар. — Это о роли транспорта в обороне страны, в борьбе за мир. Железные дороги не только во многом предопределяют победу в войне. Они — великое орудие и предупреждения войны. Если у нас будет могучий транспорт, то, несомненно, задумаются те, кто захочет поднять меч против страны Советов.

Зимин встал и хотел попрощаться.

— Одну минуточку, Николай Николаевич! — остановил его Дзержинский. — У меня есть еще к вам дело личного порядка… Я знаю, что вы перегружены руководством Центральным бюро нормирования и Политсекретариатом… А как бы вы посмотрели на то, чтобы освободить вас от Центрального бюро нормирования и запрячь в воз еще более тяжелый? Прошу обдумать, не согласитесь ли вы без высоких чинов и рангов работать непосредственно рядом со мной по всем тем вопросам, которые я взял на себя, но не в состоянии сам выполнить?

Зимин молчал. Он смутно догадывался, к чему клонит нарком, но не был в этом уверен.

— Вот, например, — пояснил Феликс Эдмундович, — в связи с сессией ВЦИК я собрал интереснейший материал, напрашиваются очень важные выводы. Хотел подготовить доклад, но… зашился, абсолютно не имею времени. Я нуждаюсь в товарищеской помощи. Не подумайте, что я предлагаю вам секретарскую работу. Вовсе нет! Это был бы глубоко созидательный и плановый труд большого масштаба и вы работали бы па правах члена коллегии НКПС. Кроме государственных, у меня есть очень важные, чисто партийные поручения, и тут я тоже нуждаюсь в помощнике.