Народы моря
Шрифт:
Само собой, я участия в строительных работах не принимаю, в отличие от некоторых молодых сетти, которые привлекли в добровольно-принудительном порядке. Джет и, уверен, не только он, знают, кто придумал, как захватить Гезер, поэтому по мелочам меня не дергают. Рано утром и поздно вечером, когда не так жарко, я хожу оценивать работу. Стараются ребята, стараются.
Штурм назначили на утро восьмого дня после начала возведения пандуса. К тому времени он был практически закончен. Верхняя часть еще не соприкоснулась с зубцами, но уже заготовлен помост, который перекинут на них. Сделали и несколько десятков лестниц, чтобы атаковать с других сторон, не давая защитникам города сосредоточиться в одном месте. Большая часть колесничих присоединилась к тому отряду пехотинцев, который будет наступать по насыпи. Я выбрал противоположную сторону, северную, откуда было ближе всего до самого богатого района города. Ко мне присоединился Пентаур, несмотря на то, что считал, что мы делаем большую ошибку. Мол, попадем на праздник грабежа последними. Я был уверен в обратном. Богачи обычно не отличаются воинственностью. Трудно быть воином, если спишь на пуховой перине. Кто-то, конечно, будет защищать и ту куртину, которую вместе с пехотинцами собрался атаковать я, но не думаю, что их будет так же много, как в нижней части города, где живут бедняки и насыпан египтянами пандус.
Начали рано утром, до восхода солнца. Я первый раз встал так рано и, к своему удивлению, малость озяб. Мое тело, привыкнув к температуре более плюс сорока градусов, начало воспринимать плюс двадцать, как холодную. Отряд, к которому я присоединился, состоял из шестидесяти человек, командовал некоренной египтянин, что было сразу понятно, несмотря на выбритую голову и подведенные глаза. Какого он роду-племени, я спрашивать не стал. Похож на машауаша. Этот народ проживает западнее Египта, на территории будущей Ливии. После штурма мы расстанемся и вряд ли пересечемся в будущем. Тем более, что у него обычная армейская неприязнь ко мне, потому что я из колесничих, из элиты, а не серая пехтура.
Тихое и безветренное утро буквально разорвали пронзительные завывания труб и грохот барабанов. Это команда на штурм. Пехотинцы, сидевшие на земле в ожидании ее, встали, взяли две лестницы и пошли вслед за своим командиром, который вышагивал решительно. В отличие от рядовых бойцов, у него бронзовый, а не тряпичный, шлем, что во время штурма повышало шансы выжить. Защитники кидают камни в первую очередь в голову. Наверняка ему хочется проявить себя в бою, получить под командование четыре взвода — двести сорок человек — и чин менха.
Мы с Пентауром идем за ним, не отставая. У меня в руке лук, на ремне висит колчан. Стрелы взял легкие. Прочные доспехи сейчас редкость, по карману только единицам. Гезерцы ждут нас. Я замечаю несколько силуэтов на городской стене между зубцами. Стрелять не спешат, ждут, когда подойдем ближе. Пехотинцы начинают спускаться в сухой ров, который глубиной метров пять и шириной не меньше двенадцати, а я останавливаюсь на краю его, готовлюсь к стрельбе. Пентаур становится позади меня с щитом наготове, чтобы прикрыть слева или справа, если выстрелят в меня. Спереди я сам увижу и увернусь. Стрела — это не пуля, с ней можно поиграть в «Кто не спрятался — я не виноват!».
Все-таки арбалет для защитников лучше. Пусть он стреляет не так быстро, зато мощнее и, главное, арбалет можно использовать из укрытия. Стрелок из лука вынужден открываться. Даже амбразуру в башне для него надо делать больше, что сильно повышает шансы получить ответную стрелу. Я сперва разделался с теми, кто стрелял со сторожевого хода. Они так увлеклись обстрелом египетских пехотинцев, подобравшихся к стене и установивших лестницы, что мои стрелы, если и замечали, то слишком поздно. Заодно убрал и тех, кто метал камни в египтян, поднимавшихся по лестницам. Затем занялся теми, кто в башнях. По полету их стрел четко представлял, где должен стоять лучник, и в тот момент, когда он целился в атакующих, посылал ему привет снизу. Судя по тому, что обстрелы из обеих башен прекратились, делал я все правильно.
— Пора и нам, — говорю я своему возничему и замечаю, что в его щите торчат две вражеские стрелы, которые летели в меня, но я их не заметил.
Мы подходим к ближней лестнице, по которой поднимались два пехотинца. Все остальные уже были на стене. Судя по крикам и лязгу оружия, сражались с врагами за правой от нас башней. Лестница — это расщепленное напополам, широкое бревно, к широкой и почти ровной стороне которого прикреплены поперечные перекладины, более длинные. Руками берешься за концы перекладин, выступающие за край бревна, и шагаешь по ним, выступающим над его поверхностью. Иногда ноги соскальзывают, потому что некоторые перекладины лишь на два-три сантиметра возвышаются над поверхностью бревна, а подошвы сандалий кожаные, соскальзывающие. Наверху на сторожевом ходе лежат убитые гезерцы. Почти во всех торчат мои стрелы. Я выдергиваю их и иду к левой башне, от которой начинается узкая каменная лестница, ведущая в город. Возле нее лежат два трупа, старик и совсем мальчишка. Тела поколоты копьями, причем мальчишку проткнули четыре раза. Оба не профессиональные воины. Рядом со стариком лежит мотыга, а из рук мальчишки выпал топорик с вертикальным лезвием с одной стороны и горизонтальным — с другой. Наверное, сын плотника или столяра. Пошел защищать родной город с тем, что попало под руку. Кстати, кисть правой руки у обоих отрезали, чтобы предъявить, как свидетельство своих подвигов. В египетской армии словам не верят. Если сражаются с народом, у которого не практикуется обрезание, отсекают не руку, а делают обрезание, но под самый корень, и тоже предъявляют, как знак своей доблести, военной и медицинско-культурологической. На нижних ступеньках лестницы лежит еще один убитый. Этот, скорее всего, воин. В левой руке у него зажата моя стрела, окровавленная и сломанная напополам. Выдернута она была из живота. Наверное, был лучником в башне, пытался после ранения добраться домой, чтобы получить помощь или умереть среди близких, но не дотянул. Правой кисти у него тоже нет. Кто-то прославится за мой счет. Я забираю сломанную стрелу, чтобы использовать бронзовый наконечник и оперение для новой, и направляюсь к улице, ведущей к центру города. То, что на городских стенах и у ворот все еще идет бой, меня не интересует. Город уже взят. Перебить оставшихся защитников — вопрос непродолжительного времени. Пусть этим занимаются те, кому надо проявить себя, выслужиться. Я уже выслужился, поэтому у меня сейчас другие планы, корыстные.
Этот двухэтажный дом я выбрал из-за ворот в дувале. Во-первых, наличие ворот с калиткой в одной из створок говорило о том, что сюда что-то привозят, причем часто; в противном случае обошлись бы одной калиткой. Во-вторых, ворота были добротные и красиво расписанные. Какой-то местечковый божок парил в небе над засеянными полями и скотом, пасущимся на лугах. В-третьих, просто надоело идти дальше, захотелось спрятаться от солнца, выглянувшего из-за горизонта и сразу начавшего припекать.
— Повесь на ворота щит, а потом закрой их изнутри, — приказал я своему возничему.
Не знаю, принято ли у египтян именно так обозначать, что дом поставлен на разграбление, идите дальше, но, уверен, все догадаются. Тем более, что щит не простого пехотинца, а колесничего. У нашего рода войск на щитах, кроме бога Птаха в верхней части, в нижней нарисован конь, вид сбоку.
Двор был выложен каменными плитами и чисто выметен. Несмотря на то, что в нем росли два инжирных дерева, не заметил ни одного опавшего листочка. Слева от ворот стояли две двухколесные грузовые повозки, маловатые для лошадей. Впрягали в них ослов, которые стояли в конюшне, расположенной на первом этаже левого крыла дома. Там же были и одиннадцать овец, а за деревянной перегородкой хранилась солома, которой кормили этих животных во время осады. Рядом с конюшней был закрытый птичник с парой десятков кур. Я решил не выпускать их, пока не отберем себе на завтрак, иначе придется гоняться за курами по всему двору. В правом крыле были кладовые, заполненные большими глиняными кувшинами с разным зерном, бобами и солью и сложенными у стены, выделанными шкурами, отдельно коровьими, овечьими, козьими и даже небольшая стопка ослиных. То ли хозяин купец, то ли богатый ремесленник, работающий с кожей.
В центральном крыле на первом этаже располагалась гостиная, в которой пол из каменных плит был застелен ковром. Полтора десятка разноцветных и разноразмерных подушек валялись на нем без всякого порядка. У одной из двух дверей, ведущей внутрь здания, стояли два низких столика на кривых ножках с копытцами. Так понимаю, аборигены не мыслили у любых четвероногих, включая деревянных, какие-либо другие конечности, кроме парнокопытных. За этой дверью находилась кухня, где сидели на низких табуретках и лущили бобы две женщины лет тридцати, судя по одежде, рабыни. Иевусеи, в отличие от египтян, голяком просто так не разгуливают и даже сиськи прячут. Богатые женщины носят приталенные рубахи из тонкой ткани разного цвета и юбку-набедренник из переплетенных красных и синих нитей. Такая ткань по цене уступает только пурпурным. Жены бедняков и рабыни ходят в просторных рубахах из грубой ткани, иногда не только некрашеной, но даже небеленой. Обе рабыни встали, упершись взглядами в пол, словно это была третья нога, благодаря которой мечтали устоять под валом невзгод.
— Зарежьте и приготовьте двух кур, — приказал я им на языке амореев, который очень похож на иевусейский.
Вторая дверь вела в коридорчик, а из него в кладовую, где в больших деревянных ларях были сложены ткани, одежда, обувь… Я оставил Пентаура паковать это барахло, а сам поднялся на второй этаж по двухпролетной деревянной лестнице, которая начиналась в коридорчике. На втором этаже была анфилада из трех комнат, в каждой из которых стояли кровать во всю ширину и сундук с постельными принадлежностями. На каждой кровати было не меньше пяти подушек. В первых двух было пусто, а в третьей, судя по куклам на сундуке, детской, три особы женского пола. Дитем была только одна и, как по мне, совсем уже взрослым. Я сразу догадался, что это именно дочь хозяина дома, а не молодая жена. Она была лет тринадцати, довольно развитая, как часто и бывает в этом климате. Сиськи еще не рвали красную рубаху из тонкой ткани в обтяжку, но уже легко просматривались. Как и темный треугольник внизу живота. Узкое лицо точеное, с тонким носиком с еле заметной горбинкой, пока безусое, что здесь встречается редко, и довольно красивое, хотя красота эта и скоротечна. Южные женщины как бы одним днем расцветают и следующим увядают. Алые губки были накрашены. Приготовилась к встрече первого мужчины в своей жизни? И стояла с таким видом перед низкой широкой кроватью с тремя большими подушками красного цвета, будто ждала, что ее прямо сейчас завалят, отымеют и, скорее всего, не убьют. Непонятным тогда было присутствие в этой комнате еще двух женщин. Одной было за сорок, второй около тридцати. Вторая узколицая, как и девушка, наверное, ее мать. Обе тоже только в рубахах, словно надеялись, что и на них позарятся и не убьют.