Наш корреспондент
Шрифт:
Начало светать. Ночная мгла растворялась. Окружающие предметы — щель траншеи, фигуры бойцов, редкие деревья перед окопами — медленно проявлялись, как изображение на старой фотобумаге. Не хватало красного света, но и он появился в виде стремительно взлетевшей над деревьями ракеты. В ту же секунду позади раздались негромкие выстрелы минометов. Гвардии лейтенант, оглядев бойцов, крикнул: «За Родину! За Сталина!» — и легко вспрыгнул на бруствер. Серегин, царапая носками сапог осыпающуюся стенку траншеи, последовал за ним. Впереди него уже бежал усатый боец.
Еще сидя у костра, Серегин размышлял о том, где надо находиться корреспонденту во время наступления. Логически рассуждая, самым лучшим местом было НП полка.
Лес, минуту назад еще цепеневший в сонном молчании, клокотал звуками боя. Глухие разрывы мин, пулеметные и автоматные очереди, визг осколков и свист пуль сливались для неопытного уха Серегина в один грозный гул. Он бежал изо всех сил, стараясь не отставать от гвардии лейтенанта, и также размахивал пистолетом. Отчаянно стучавшие немецкие автоматы вдруг стали захлебываться, бойцы впереди закричали «ура». Гвардии лейтенант прыгнул в немецкую траншею, где уже шла рукопашная схватка. Серегин свалился туда же и почти натолкнулся та немца. Враг стоял, прижавшись к стенке траншеи. Зубы его были оскалены, он в упор смотрел на Серегина и шарил левой рукой под автоматом, меняя обойму. Серегин поднял пистолет, но не успел нажать курок: из-за поворота траншеи стегнула автоматная очередь. Немец выронил обойму и упал, будто кланяясь в ноги корреспонденту. Серегин перепрыгнул через труп и побежал по траншее дальше. Впереди он увидел широкую спину Зарубина.
— Кузин! Кузин! — кричал гвардии лейтенант. — Гранатами по ходу сообщения! Вперед!
Раздались взрывы гранат. Зарубин удовлетворенно кивнул головой.
— Успех? — спросил Серегин.
— Это еще полдела, — возбужденно ответил Зарубин. — Самый твердый орешек впереди. Ах, как плохо без артиллерии!
Орудия, которые успели подтянуть после того как подмерзли дороги, работали на участке соседнего батальона.
Очистив траншеи боевого охранения, рота двинулась дальше, но была встречена ожесточенным пулеметным огнем. «Орешком», о котором говорил гвардии лейтенант, оказалась укрепленная вершина с круговой системой траншей и дзотов. Все минометы полка били по этой вершине, но их навесной огонь не мог подавить дзоты. Только из пушки можно было бы ударить прямой наводкой в их злобно прищуренные амбразуры. Одну из этих амбразур, падая, увидел перед собой Серегин.
Инстинктивно он спрятал голову за ствол дерева и едва успел прижаться разгоряченной щекой к земле, пахнущей прелыми листьями и снегом, как над головой раздались два резких удара — чок-чок — и на лицо брызнула сорванная пулями кора. Пулеметчик методически простреливал полосу, на которой наступала рота.
Неподалеку от себя Серегин увидел усатого бойца. Он лежал, раскинув руки, уткнувшись лицом в землю. Из-за его неестественно белого уха медленно сползала темная струйка. Серегин обратил внимание на второго бойца, лежавшего ближе к дзоту. Когда свинцовая струя удалялась, боец рывком подтягивался вперед и тотчас опять прижимался к земле. Вдруг он сделал очень озабоченное лицо, поднялся на колени и швырнул противотанковую гранату. После того как она гулко разорвалась, стало так тихо, что слышен был топот ног и тяжелое дыхание бойцов,
— Эй, фрицы, выходите! — крикнул боец в черную нору, ведшую в дзот.
В ответ раздалась автоматная очередь.
— А-а-а, так, гады! — крикнул солдат и метнул гранату.
Бой между-тем гремел уже где-то впереди. Очевидно, пока рота Зарубина разгрызала «орешек», части, наступавшие по склонам и ущелью, продвинулись вперед. Это, наверно, и заставило немцев покинуть укрепленную вершину.
Серегин вложил в кобуру пистолет и вынул блокнот. Он узнал и записал фамилию бойца, который швырнул в дзот гранату.
Гвардии лейтенант, подсчитав потери, повел роту под гору, где командир батальона собирал свои силы после боя за вершину. Замполит с забинтованной головой, на которой капелюха, ставшая маленькой, сидела неожиданно ухарски — набекрень, пытался было отослать Серегина к замполиту полка, которому он только что отправил политдонесение, но, узнав, что корреспондент был все время в седьмой роте, сам стал расспрашивать его, а потом рассказал, как дрались другие роты батальона. При этом он несколько раз применил выражение «как вы сами видели», что было очень приятно корреспонденту. Записывая факты и фамилии, Серегин с удовольствием подумал, что ведь это был последний бой за вершину в горно-лесистой местности.
Побеседовав с замполитом, Серегин увидел минометчиков, которые торопливо несли свое тяжелое вооружение, догоняя ушедшую вперед пехоту. Он докинул батальон, чтобы хоть на ходу поговорить с их командиром. Потом встретил раненого лейтенанта и спросил, когда он ранен и что происходит впереди. Лейтенант сказал, что немцы откатываются и, вероятно, бой идет уже в станице Подгорной.
Когда Серегин вошел в станицу, бой уже затих. Лишь изредка в отдалении раздавались отдельные винтовочные выстрелы. На улицах было пустынно, но над трубами вились веселые дымки. Уловив занесенный откуда-то ветерком вкусный запах, корреспондент вспомнил, что еще ничего не ел, и почувствовал смертельный голод.
КП полка Серегин нашел с помощью связистов, тянувших туда телефонную линию. В первой половине хаты стояла большая печь, в которой пылал хворост. Перед печью, на низенькой скамеечке, сидела маленькая сгорбленная старушка и чистила мелкую картошку. По ее морщинистому лицу струились слезы. Мальчик лет двенадцати подбрасывал в печку хворост. Молодая женщина с худым, изможденным лицом, которое сейчас лучилось радостью, старательно скоблила большую сковородку. На лавке у стены сидел ординарец Шубникова и еще один боец, вскочившие, когда вошел Серегин. Старушка продолжала прерванный его приходом разговор:
— И все ж время в лесу да в горах, как все одно звери какие бездомные. О господи! А они ж тут, на нашем добре, как паны жили… Настя, брось сковородку, сбегай до Попилихи, попроси у ней масла, а то у нас на донышке осталось, да и горчит. А ты, Петро, возьми макитру да мотнись к Терновым. Скажи, что бабка просит огирькив, да бурых, не для себя — дорогих командиров угостить… Вот так, сыночки, мы и жили под врагом. Поразорил все, аспид проклятый, — повысила старушка голос, мешая слезы горя со слезами радости, — ну, чисто всего лишил. Была у меня захованная кадочка соленья — испоганили. Как мороз ударил, дивлюсь: прутся до нашей хаты четверо або пятеро ночевать. Что я могу зробить? Взяла простыню, одеяла, наволочки — все тряпье, что может для тепла сгодиться, да в воду понамочила, — грейтесь теперь, ироды, думаю. Взошли они, а на кроватях — голые доски. «Не чуяла, говорю, что придете, стирку начала». Вот они с того разъярились, обшарили всю хату, посуду побили, полезли в погреб, тую кадочку нашли, прострелили ее и напакостили. Теперь за солеными огирьками к соседям итти…