Наш последний эшелон
Шрифт:
– Приказ ясен. Есть выступить, – автоматически включаюсь, – на охрану государственной границы…
У крыльца, прямо под стекающими с крыши струями, стоит гужбанщик Вова Шаталов. Видно, невтерпеж и ему, закаленному крестьянскому пареньку, четыре часа торчать на улице в такую погоду – готов заскочить при первой возможности в уют и тепло (относительные, правда) жилища.
Терентий наскоро контролирует отстегивание-пристегивание магазинов, и Шаталов, хлюпая размокшими сапогами, во вздувшейся от воды заполярке и расползшейся по голове ушанке, влетает внутрь. Его служба кончилась, теперь моя очередь. Успокаивает одно – не сегодня завтра, по крайней мере через неделю, для меня все это кончится. И буду я валяться пьяный на верхней полке в плацкартном
Единственное удобное место, где можно укрыться от дождя и не терять из виду дверь заставы, – будка-разряжалка на краю плаца. За балкой, что держит шиферины крыши, спрятана книжка Чейза, только почитать-то ее вряд ли удастся. Аккумулятор ФАСа посажен, минут двадцать беспрерывной работы – и лампочка погаснет совсем.
Электричество отключают чуть ли не каждую ночь, Арбуз не успевает заряжать аккумуляторы, питающие «систему», не говоря уже обо всем остальном электрохозяйстве. Без электричества жизнь кислая, а поварам так вообще вилы. Бедная Лидия Александровна, жена прапора, печку топит сама, матерится: дрова не горят, вода никак не закипает, зато вся кухня в дыму. Настоящий повар, Муха, давно уже переведен в стрелки, забыл, наверное, как и макароны сварить… На заставе нашей, не считая двух офицеров и Хомута, прапорщика, и теперь без Лысона, двенадцать человек, когда как минимум – двадцать, ну, на крайняк – шестнадцать. Службу нести некому, спим по три-четыре часа, потом в наряд, потом еще пару часов пощемишь и снова одевайся, хватай автомат и – вдоль по «системе» пятнадцать камушков в быстром темпе. Иногда положенные восемь часов сна растягиваются на сутки.
Будка-разряжалка мало спасает. Капает, конечно, не очень, но сам воздух настолько напитан влагой, что заполярку вскоре будто в лужу окунули. Шапка тоже намокает, тяжелеет, гнет голову… Прижимаюсь боком к кирпичам стены, потихоньку начинаю дремать. Теплые, нежные волны подхватывают меня, как давно ожидаемого гостя, несут куда-то, где, я знаю точно, станет мне хорошо… И вот – ни фига ж себе! – и вот я узнаю свою комнату: маленький, родной пенал с окном на проспект. Я у окна, я смотрю, как по тротуару текут прохожие. Начинаю считать, но быстро сбиваюсь. А сколько машин! Красивые разноцветные легковушки, силачи-джипы, по сравнению с которыми наш «череп» – немощный, престарелый калека… Много-много, до самого горизонта – дома. Семь, девять, двенадцать этажей! Ха, это не двухэтажный убогий барак заставы… Черт, какое чудо! Поворачиваюсь, оглядываю комнатку. Телевизор, магнитофон, вертушка, все на месте. И тахта! Сейчас как завалюсь, как наконец-то высплюсь за всю х-ху!..
Еще до того, кажется, как скрипнула дверь, я оказался на плацу, зашагал по нему с закрытыми глазами. Не сразу получилось разлепить их, вырваться из сладкого омута – нехотя расползалась тахта, под настойчивыми ударчиками ледяных капель размывалась комната…
– Эй, Ромыч! – звал с крыльца Терентий.
– Чего?
– С «Киприды» машина выехала. Слышишь?
– Ну и хрен с ней! – Я готов в эту минуту долбануть по нему короткой прицельной очередью. – Уйди отсюда, кретин!
– Пикшеев приказал…
– И хрен с ним. Уйди.
Терентий помялся на крыльце, мыкнул что-то не членораздельное и исчез… Сука, сбил такой кайф!.. Чего он хочет? Да за полчаса до машины здесь и без моего доклада все оживут, на крыльцо вывалят – ведь дембеля надо проводить не просто, а с песнями, выкурить дембельскую колодку, вытолкнуть машину за ворота. Только трудновато будет толкать – людишек-то у нас негусто.
Завидно, конечно, с одной стороны, что еще один наш уезжает на волю, а я все еще здесь, но, с другой
Покурить – самое большое и малосбыточное желание. С сигаретами вечно напряги, да такие, что чаще, кажется, мечтаешь, чем куришь. Автолавка бывает раза два в месяц, сигареты в ней почти всегда дорогие, так что купить денег хватает пачек на десять-пятнадцать, а это – несколько дней. Еще и сожрать хочется вкусненького, печенья там, сосисок в вакуумной упаковке, жвачки бы пожевать… А когда есть сигареты – летят они со страшной силой. Что бы я делал сейчас? Смолил бы, ясно, одну за одной. Но сигарет голяк, даже окурочка на черный момент, и приходится только мечтать. В «дипломате» лежат у меня вообще-то три пачки «Бонда»… Нет, это неприкосновенно, это – на дембель.
– Что, Сэн, живой? – появляется из-за угла барака Арбузик.
– Живо-ой… Ты кочегаришь сегодня?
– Угу.
– А чего жидковатенько так? В кубрике дубак вообще.
– Да тухнет, – вздыхает Арбуз, – соляры бы хоть пару литров…
Мне хочется его задержать, поговорить.
– Сколько времени?
Он светит на часы.
– Без двадцати пяти.
– Бля, всего полчаса проторчал! – морщусь. – Буди там всех. Машина скоро придет.
– Вывести тебя веселить? – понимающе хмыкает Арбуз и скрывается в бараке.
Классный он парень, добрый, несмотря на всю долбоебень армейской житухи. Другие давно обозлились, того и гляди – или в морду залепят, или еще чего покруче сотворят. Есть в Арбузике что-то детски-девичье, что-то домашнее. Может, поэтому меня к нему и тянет… Служит он нормально, не гнется, но и без особых залетов; лучший сейчас специалист по «системе» – поэтому пока и не увольняют его. Комтех у нас молодой, самого надо учить еще да учить, вот Арбуза и держат до крайней возможности, чтобы совсем вся охрана к чертям не пошла. Хотя… хотя скоро, думаю, всё кончится. Кому служить?
Вот наших дедов здесь было одиннадцать человек, потом фазанов (это которых весной забривают) – семеро, нашего призыва, в общей сложности, девять. Новых фазанов – трое, наших сынов – пять. И совсем молодых весенников – два человека. Мы с Арбузиком дембельнемся – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – останется десять бойцов. К тому же один из наших сынов сейчас в отпуске по семейным обстоятельствам, другой – в госпитале (поскользнулся, удод, ключицу сломал). А для службы надо, блин: три часовых в сутки (две колонки каждому по четыре часа), два чела по два наряда на правый фланг по КСП, два – на левый. Считай, уже семеро. Да еще двое дежурных по заставе (по двенадцать часов сидеть, следить за аппаратурой). Девять. Кочегаров, по идее, – двое. Это сейчас тепло относительно, так один Арбузик справляется, по ночам только топит. Повар тоже нужен, гужбанщик, водилы два… Тасуют нас так и этак, но по тревоге вообще некому выезжать бывает.
А тревоги – сработки – частенько случаются. И тогда гонять в «черепе» к «системе» начальник заставы, комтех и Арбуз, водила, само собой, и собачник с овчаркой должен; только нету у нас уже ни одной собаки – перевелись… Так… А в заслон на шестьдесят шестом и пяти человек не наскребешь. А какой это заслон, если пятеро рассредоточены на несколько километров? Запросто «яшка» проскочит и не особенно хоронясь – так, если в курсе, сколько нас, прогулочным шагом…
Задви-игались. В окнах канцелярии, кубрика слабый свет фонарей и зажигалок. Проснулись, собираются проводить Лысона домой. На гражданку… Да нет, до гражданки еще далеко – еще в отряде помучиться предстоит. Вещи сдать по описи, получить в штабе военный билет, то-сё. И на губу напоследок загреметь можно запросто. Отрядное офицерье с жиру бесится, за любую мелочь может упечь. И сиди тогда вместо поезда в подвале, в дембельской парадке под конвоем ходи.