Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка
Шрифт:
Как и многие другие самодельщики, Соломон Лоеб гордился тем, что в любой момент времени знал, что происходит в каждом уголке его компании. В конце концов, он и его первые партнеры были розничными торговцами. Как банкиры, они предпочитали финансировать производителей и торговцев, деятельность которых они понимали. Теперь же железнодорожные операции фирмы расширили империю Соломона за пределы его возможностей. Изучая показатели фирмы, он все чаще сталкивался с необходимостью обращаться за разъяснениями к Джейкобу. К тому же Соломон начал беспокоиться о своем здоровье. После рабочего дня он ложился на бархатный диван, положив голову на широкие колени Бетти, а она смачивала его лоб носовым платком, смоченным одеколоном. Однажды утром Соломон вызвал Якоба. Клерк, как обычно, поспешил в кабинет Якоба со словами: «Мистер Лоеб хотел бы вас видеть». Но на этот раз, не поднимая глаз, Якоб Шифф сказал:
Шел 1881 год. Эпоха Селигмана закончилась. В то время как еврейское общество Нью-Йорка могло продолжать спорить о евреях «типа Селигмана» и «типа Натана», среди финансистов с Уолл-стрит не было сомнений в том, что между типами Селигмана и Шиффа существует принципиальное различие. Американские финансы вступили в великую эпоху Шиффа. В результате сегодня, когда партнеры Kuhn, Loeb собираются для официальной фотографии, они собираются не перед портретами Абрахама Куна, который смотрит с тоской, или Соломона Лоеба, который смотрит с тревогой, а перед огромным, венчающим камин портретом Якоба Шиффа, который выглядит царственно. Шиффа, который выглядит царственно.
В начале 1880-х годов, спустя неполных десять лет после того, как Якоб Шифф стал партнером его фирмы, Соломон Лоеб начал заниматься тем, что многие члены его семьи до сих пор называют «благородным делом». Как и все благородные дела, это было нелегко. Но он получил благословение Бетти, которая с самого начала помогала ему направлять судьбу Kuhn, Loeb. Он начал проводить различие между «проектами» и «политикой». По его словам, проекты Kuhn, Loeb по-прежнему будут его интересовать. Но политика станет прерогативой его зятя, Якоба Шиффа. По сути, Соломон Лоеб отрекся от престола. Хотя он продолжал приходить в офис каждый день, он занял позицию молчаливого партнера. Якоб получил то, о чем всегда мечтал, — бразды правления компанией, собственным банком.
Одним из первых его шагов стал переезд офиса в более просторное помещение, расположенное через дорогу, в новом здании Mutual Life Insurance Building на Нассау-стрит, 30.
23. ПОРТРЕТ ОТЦА
Тереза Лоеб Шифф пыталась приспособиться к новому руководству семьей Лоеб со стороны своего мужа. Она пыталась приспособиться и к набожности мужа. В их доме на Пятьдесят третьей улице Якоб ежедневно ходил по комнатам с молитвенником в руках, читая молитвы. Однажды во время этого ритуала Тереза заметила, что он положил на открытые страницы молитвенника ежедневную биржевую сводку. Она сделала ошибку, укорив его за это. Он не развеселился. Якоба Шиффа вообще было нелегко развеселить. Тереза научилась никогда не подходить к мужу в духе легкомыслия. После обеда она стала проводить время с Бетти Лоеб в доме на Тридцать восьмой улице. Когда Джейкоб появлялся в конце дня и спрашивал ее: «Ну, что ты сегодня делала?» Тереза застенчиво отвечала: «Я ходила домой».
Первый ребенок Якоба и Терезы, девочка, которую они назвали Фрида, родилась преждевременно, спустя всего восемь месяцев после свадьбы. Якобу это было неприятно, и он обвинил Терезу в преждевременных родах. Вскоре после этого Якоб заехал в дом Лоебов, чтобы по долгу службы навестить своих родственников. В этот момент один из друзей Лоебов, пытаясь пошутить, хотя должен был знать, что ему лучше, лукаво сказал Якобу: «Я хочу поздравить тебя с подходящим именем, которое ты дал своему ребенку — Фрю-да» («раннее появление» по-немецки). Разъяренный Якоб вышел из дома и вернулся к себе, где потребовал, чтобы Тереза изменила имя ребенка на другое. Тереза разрыдалась. Ей нравилось это имя, она сама его выбрала, а буква «Ф» была в память о ее настоящей матери, Фанни Кун Лоеб. В конце концов Якоб позволил ей высказать свое мнение, но больше никогда не разговаривал с подругой Лоебов.
Второй ребенок, мальчик, родившийся через год после Фриды, которого Якоб и Тереза назвали Мортимером, доставлял Якобу еще больше хлопот, хотя никто из членов семьи так и не понял, почему. Ничто из того, что делал юный Морти, не нравилось его отцу. Якоб Шифф был старой школы в вопросах наказаний, и Морти получал шлепки за малейшее нарушение правил. Сеансы отшлепывания Морти стали настолько обыденными в семье Шиффов, что в семье их стали деликатно называть «сеансами». Дамы в гостиной всегда старались говорить ярче и оживленнее, когда слышали приглушенные крики Морти с сеанса наверху. В раннем возрасте Морти выработал тактику дружбы со слугами, которые тайком приносили ему в детскую подносы с едой, чтобы заменить еду, без которой ему предписывалось ложиться спать. Слуги стали для Морти способом найти «дом».
Якобу Шиффу не нравился дом на Пятьдесят
Джейкоб продал дом на Пятьдесят третьей улице и купил другой, более просторный дом на Западной Пятьдесят седьмой улице, в котором семья прожила совсем недолго. Сосед построил флигель, который отрезал Джейкоба от света, и он продал дом на Пятьдесят седьмой улице Абрахаму Вольфу, партнеру Kuhn, Loeb, который, очевидно, не возражал против мрака. Затем Джейкоб сообщил Терезе, что приобрел участок на углу Семьдесят третьей улицы и Риверсайд-драйв, где намеревается строить дом.
При известии об этом плане Тереза села и заплакала. Слезы были ее единственной защитой от мужа. У бедной застенчивой Терезы было очень мало друзей — все американцы в первом поколении, все немецкие евреи, все жены мужчин из маленькой «банковской толпы». Взгляды женщин были европейскими и принадлежали к среднему классу, манеры — чопорными и тщательно выверенными; они общались на немецком, называя друг друга «фрау», и никогда не обращались по имени. Звонили по телефону, пили чай; у каждой женщины был свой обычный день дома. (Они обсуждали свои переезды на пароходе, своих слуг, «тяжелые» или «легкие» роды. Все это было провинциально и врожденно, но слишком официально и застенчиво, чтобы быть по-настоящему интимным, однако это были друзья Терезы. Они жили на Востоке с сороковых по семидесятые годы, между Парк-авеню и Пятой улицей, и виделись ежедневно, совершая ритуальные походы по магазинам, в гости и оставляя открытки. Для Терезы отправка на запад, на край Гудзона, означала, что она больше никогда не увидит своих друзей. Если они и навестят ее, то им придется приехать на карете, а Тереза была уверена, что никто из них не захочет этого делать. К тому же, как далеко она находилась от дома!
Якоб сдался и продал участок в Риверсайде, на котором впоследствии был построен особняк Шваба. Он и раньше присматривался к Пятой авеню — бесспорно, лучшему адресу в Нью-Йорке для состоятельных людей. В 1880 г., когда все остальные оплакивали смерть Джо Селигмана, Джейкоб Шифф решил совершить большой социальный скачок — переехать в дом 932 по Пятой авеню на Семьдесят четвертой улице.
Переезд такого масштаба явно предполагал какое-то торжество, и Джейкоб принялся за работу, планируя тщательно продуманную вечеринку по случаю новоселья. Устроить его надо было, по его словам, «немедленно!» — как только 932-й будет закончен. Джейкоб придерживался бельмонтовского подхода к организации праздников. Он планировал меню, подбирал гостей, выбирал вина, цветы, составлял схему обеденного стола для расстановки карточек. Тереза, совершенно не уверенная в себе в социальном плане, с радостью позволила ему это сделать и даже была благодарна, когда из магазина Worth's прибыло платье, которое он выбрал для нее. Вся немецко-еврейская элита Нью-Йорка была приглашена с записками, которые Якоб диктовал Терезе.
Затем произошла трагедия. В день, когда Шиффы переехали в новый дом, маленький Морти — к неудовольствию отца — снова заболел коклюшем. На входной двери дома 932 по Пятой авеню была прибита большая и совершенно недостойная табличка. Она гласила: «CONTAGION. KEEP OUT.» Вечеринка была отменена.
Фрида Шифф позже писала, что дом 932 был «полон ужасов», обильно украшенный дамастом, мрамором, еще более загроможденный поздневикторианской мебелью и предметами искусства, чем дом Соломона Лоеба, чей декор Джейкоб, казалось, вполне сознательно пытался превзойти и поставить на колени. Сэр Эрнест Кассель еще не стал наставником Якоба Шиффа в области декорирования. Якоб начал собирать картины, но еще не был опытным коллекционером. Фрида писала: «Отец часто кашлял или подавал сигналы в неподходящий момент», когда ходил на аукционы, и в итоге приобретал множество вещей, которые не планировал покупать. Например, ему пришлось искать место в доме для двух огромных китайских ваз, которые он не хотел покупать, и они отправились в столовую (в темных недрах этих урн маленькие Фрида и Морти иногда прятались от отца). Здесь же находился бронзовый барельеф детей Шиффа работы Огастуса Сент-Годенса, запомнившийся Фриде и Морти прежде всего тем, что им пришлось позировать перед ним в течение всего рождественского праздника.