Наша трагическая вселенная
Шрифт:
В конце концов я поехала вместе с Бешей в Слэптон-Сэндс. Стояла там на галечном пляже и размышляла, каково это было бы — однажды войти в тихие волны синего моря и больше из них не выйти. Конечно, ни в какие волны я входить не стала. Вместо этого я посмотрела себе под ноги и подумала о том, что галька, сколько ее ни меси ногами, все равно останется галькой. Я боялась, что на берегу будет чертовски холодно, однако воздух оказался очень влажным, и на волосах у меня улеглись теплые легкие брызги. Беша в Слэптон-Сэндс всегда вела себя крайне осторожно и даже зимой старалась ступать по гальке как можно аккуратнее, будто под лапами у нее лежали не камни, а битое стекло. Настроение у меня было почти такое же унылое, как в тот день в Дартмуте, когда я купила себе пряжи. Похожее чувство безысходности сопровождало меня на протяжении нашего с Бешей долгого возвращения на машине из Шотландии. На этот раз я все же попросила море о помощи. Я стояла и смотрела, как разбиваются о берег волны. Я сказала вслух:
— Помоги мне.
А потом добавила:
— Пожалуйста.
Из-за просьбы о помощи глаза мои наполнились слезами. Но море мне не ответило, лишь обдало новыми брызгами. Тогда я подняла с земли несколько камней покрупнее и представила себе, что каждый из них — одна из моих проблем. Моя ссора с Ви. Постоянная нехватка денег. Отчаяние Кристофера. Мое отчаяние. Сырость в доме. Мой роман. Секс. Я могла бы продолжить этот список, но решила остановиться. Потом я побросала камни в море, после чего у меня отнюдь не появилось
Какие мелкие мысли… А море такое глубокое.
В одиночестве морском В глубине, вдали от людской суеты И от Гордыни Жизни, которые его задумали, недвижно покоится он. [19]Мое любимое стихотворение (кстати, единственное, которое я знала наизусть) было посвящено гибели «Титаника». Я прочитала его морю, как когда-то — Роуэну, и на мгновение мне показалось, будто кто-то и в самом деле меня слышит. Мне стало интересно, как море отнесется к этому стихотворению: ведь оно здесь не главный герой и даже не главный злодей, а всего-навсего нейтральная жидкость, на поверхности которой судьбой было предначертано столкнуться айсбергу и кораблю. Где-то там, в глубине морской, теперь покоится остов «Титаника», и «неясные лунноглазые рыбы» удивленно проплывают мимо. И тут, в этот теплый и влажный первый день 2008 года, море все-таки выплюнуло мне кое-что в ответ. Это был корабль в бутылке — безупречная модель судна, заключенная в слегка поцарапанное и местами отшлифованное песком стекло, — его вынесло прямо к моим ногам. Он провел в воде много времени, но я его узнала: разве можно было забыть это синее море из воска и надпись на борту корабля — «Катти Сарк». Я стала убеждать себя, что такое совпадение невозможно: закрыла глаза, открыла их снова. Корабль по-прежнему был здесь. Я не могла в это поверить. Получается, что море решило вот так откликнуться на мою просьбу о помощи?
19
Гарди Т., «Схождение двоих». Пер. И. Бродского.
— Какого черта? — спросила я у моря. — Что ты хочешь этим сказать?
Ответа не последовало. Я дрожащими руками подняла корабль с земли и унесла домой. С тех пор он стоял у меня на полке, и я не переставала ломать голову над тем, что бы это значило, а спросить мне было не у кого: с Ви я больше не общалась, а никто из других моих знакомых не поверил бы в то, что такое могло случиться.
Когда в понедельник вечером я ехала вдоль берега в Торки, волны были очень высокие, и я не слишком искренне, но все же надеялась, что они захлестнут машину, но такое случалось только в шторм или во время весеннего прилива. Если бы автомобиль смыло в море, я бы, вероятнее всего, смогла из него выбраться, и тогда страховая компания выплатила бы мне деньги, и я купила бы себе что-нибудь поновее. Может, надо просто столкнуть машину в реку, как это сделала Либби? Одна из афиш у автобусной остановки на главной улице Пейнтона по-прежнему анонсировала открытие нового Морского центра, которое состоялось еще в прошлом октябре. Плакат был уже весь изорван и трепался на ветру. Я на открытие не ходила, у меня даже не было туда приглашения. Больше в Пейнтоне не происходило ничего примечательного, все шло как обычно: два местных турагента предлагали «волшебные таинственные путешествия» по городу, а в лавочке рядом с салоном красоты для домашних животных предлагала свои услуги предсказательница мадам Верити. [20] Поднялся ветер, и облака плыли по небу тонкой полосой, будто кто-то разматывал белую ленту. Пока я ждала парома, чтобы вернуться в Дартмут, на телефон пришло сообщение от Либби: «Полиция поверила в историю с машиной. Боб тоже. Придешь к нам в субботу ужинать? Марк тоже придет!!! Мамочки! А как насчет бара в пятницу?»
20
Verity— истина (англ.).
Я припарковалась в неположенном месте у дома Рега. Впрочем, желтая линия у тротуара так затерлась, что ее, можно сказать, там уже и не было. Поднимаясь по лестнице, я немного запыхалась. Может, пора принимать витамины, содержащие железо, или есть больше зеленых овощей? Моя мать свято верила в силу железа: если кто-нибудь у нас в семье чувствовал себя неважно, ей казалось, что это непременно легкая анемия. А может, мне бы сейчас пошла на пользу баночка меда мануки. Открыв входную дверь, я увидела на пороге Бешу. Кругом валялись обрывки корректуры какой-то книги: необычная картина для понедельника. Знаменитой писательницей я, конечно, не являлась, однако я была жива и к этому моменту у меня уже набралось некоторое количество относительно свежих публикаций, так что иногда я получала корректуру новых научно-фантастических романов молодых писательниц и формальные письма с просьбой написать отзыв, чтобы его опубликовали на обложке. Беша всю эту макулатуру съедала. Точнее говоря, пережевывала и выплевывала обратно. Однажды она поступила так с книгой, которую я должна была отрецензировать для Оскара, и после этого случая мне пришлось позаботиться о том, чтобы вся важная корреспонденция направлялась в почтовый ящик в Тотнесе и Кристофер забирал ее по дороге с работы. Речь Оскара о том, что литератор должен быть в состоянии придумать оправдание получше, чем банальное «ее съела собака», вошла в число его классических тирад. Беша обожала книги, но больше всего — именно откорректированные сигнальные экземпляры, напечатанные на дешевой мелованной бумаге. Они казались ей даже лучшим лакомством, чем кости из жил, которые я иногда брала на рынке по субботам. Порой мне мерещились обрывки какого-то романа в собачьих какашках, и я вечно представляла себе, будто роман этот — мой собственный, но его Беша, конечно же, никак не могла съесть, потому что он не был дописан. Однажды я наткнулась в интернете на страницу, где рассказывалось о том, что в какашках своего питомца подчас можно найти кучу всяких странных вещей: головы кукол Барби, игрушечные машинки, «лего», ложки. Беша любила полиэтиленовую упаковочную пленку с пузырьками, которой были обклеены изнутри конверты с книгами, да и сами книги она тоже обожала. А вот к обычным письмам даже не прикасалась — наверное, они казались ей слишком несущественными, — поэтому банковская ведомость и сегодня лежала на полу нетронутой. Ну что ж, она сейчас отправится к своим товарищам. Ага! А вот, похоже, и банковский чек из газеты. Прекрасно! А еще письмо, которое прилагалось к корректуре: книга, съеденная Бешей, оказалась «футуристическим нуаром для поколения пост-MTV и посткиберпанка».
Получив деньги за последнюю рукопись Зеба Росса, я на радостях купила переносной пылесос, чтобы бороться с жеваной бумагой Беши и опилками Кристофера. Вот и теперь я вынула пылесос из зарядного устройства и принялась методично всасывать им клочки страниц. Книга пострадала так серьезно, что я даже не могла понять, какого она была объема, но иногда мне удавалось ухватить по абзацу то там то
Прежде чем выйти с Бешей на прогулку, я поднялась к себе в кабинет и попыталась подготовить пространство для работы над романом, за который планировала засесть сразу после возвращения домой. Я подключила ноутбук к сети и зажгла лампу. Предметы вокруг озарились мягким светом. Среди них был мой любимый плакат с периодической таблицей: я вешала его над столом повсюду, где бы ни селилась. Он оказывал на меня успокаивающее действие: всякий раз, когда жизнь становилась чересчур запутанной, я смотрела на него и напоминала себе о том, что любая материя во вселенной может быть разобрана на вот эти элементы. Синие полки вокруг были забиты несъеденными корректурами моих книг, финальными экземплярами этих же книг, рукописями и копиями тех немногих интервью, которые я давала — преимущественно небольшим журналам, посвященным научной фантастике. Обычно журналисты этих изданий либо оставались невидимками и присылали вопросы по электронной почте около часа ночи, либо оказывались бородатыми и облаченными в плащ с капюшоном пародиями на самих себя. Они спрашивали меня о чем-то вроде такого: «Какова роль женщины в научной фантастике?» или «Вы видели фильм „Матрица“?», — и говорили, что в жизни я куда лучше, чем на той странной фотографии, напечатанной в книге на странице об авторе. Я не была сильна в искусстве давать интервью и всегда так тщательно составляла ответы на вопросы, что чувствовала себя не более реальной, чем Зеб Росс: в процессе виртуальной беседы я будто выдумывала новую Мег. К слову, за исключением собственных книг, которые, впрочем, нравились мне только в процессе их создания, я вообще-то не очень любила научную фантастику. Однако никогда в этом не признавалась и постоянно читала фантастическую «классику», чтобы было что сказать в интервью. «Матрицу» я, конечно же, обожала и прочла о ней множество критических работ, включая Бодрийяра, который написал, что с его идеями картина не имеет ничего общего и скорее является переработкой Платонова «мифа о пещере». Так что теперь мой ответ на любой вопрос о «Матрице» длился минимум полчаса, и даже самые повернутые на этом фильме журналисты в итоге пялились на меня, разинув рот.
Зеб Росс, в отличие от меня, в прессе до сих пор ни разу не появлялся, и в какой-то момент в «Орб букс» решили, что это никуда не годится. В западном мире он оказался одним из тех немногих людей, у кого до сих пор не было ни своей странички на «Фейсбук» или «Майспейс», ни даже адреса электронной почты. Конечно, на то имелась уважительная причина: Зеба Росса ведь не существовало на свете, но мы не хотели, чтобы об этом знали читатели. Поэтому было принято решение нанять кого-нибудь, кто зарегистрируется как Зеб Росс во всех социальных сетях и будет появляться под его именем во всяких чатах непедофильской тематики. Я пообещала на следующем заседании редколлегии порекомендовать на эту должность брата Кристофера — Джоша.
На самой верхней из моих синих полок пылился корабль в бутылке. Я так до сих пор ничего с ним и не сделала. Хотела было отнести его в Морской центр и показать Роуэну, но все не решалась. По ночам я иногда представляла себе, как беру корабль и иду туда. Но не могла же я рассказать Роуэну о том, откуда этот корабль у меня взялся и почему он так важен для меня. В конце моей фантазии мы всегда целовались, и это было еще одной причиной, почему я не хотела идти в Центр. Конечно, я подумывала о том, чтобы включить все это, за исключением поцелуя, в свой роман. Может, чертов корабль и приплыл-то ко мне только из-за того, что хотел попасть в книгу? Но какую роль он может там сыграть? Я придумывала, а потом выбрасывала из текста самые разные макгаффины, в том числе секретную карту и таинственную статую, и теперь мне было стыдно о них вспоминать. Я рассказывала о макгаффинах на своих семинарах, в связи с чем, конечно же, мне не следовало использовать их в своем серьезном романе о Настоящем Мире, ведь серьезные романы должны содержать в себе только осмысленные вещи, а не какие-то там странные объекты, помогающие развитию сюжета. Макгаффин (термин введен Альфредом Хичкоком) — это предмет, который сам по себе ничего не значит, но вокруг него разворачивается действие, потому что многие персонажи хотят им завладеть. Макгаффином может быть какой-нибудь важный документ, ключ, бриллиант, статуя — да что угодно, хоть бутылка с маслом. По мнению Аристотеля, использовать первый попавшийся предмет, чтобы спровоцировать развитие повествования или облегчить узнавание, станет только ленивый автор, и тут я не могла не согласиться. Я не была ленивым автором, просто мои сюжеты ни к чему не приводили. Как-то раз я задумалась: а что если все, чем люди хотят обладать, — это лишь макгаффины? Но мысль была настолько мрачной, что я сразу отказалась от нее.
Я сняла с полки корабль в бутылке и рукавом частично смахнула с него пыль. Этим предметом никто не хотел обладать, даже я сама. Я вздохнула. На верхних полках у меня хранились разные загадочные вещи — не более загадочные, чем налоговые бланки и договоры об авторских отчислениях, тем не менее тоже очень странные. Там, например, стояла рамка с фотографией коричневой, похожей на гриб десятифунтовой банкноты, которую я обнаружила в опавшей листве одним дождливым днем лет двадцать тому назад, едва попросив у вселенной — пожалуйста-пожалуйста — послать мне немного денег — откуда угодно, как угодно, — потому что мне нужно было купить билет на поезд и добраться до Эссекса, чтобы увидеться с подругой Розой: она сообщила, что рассталась с молодым человеком. Еще там хранился клочок бумаги с телефоном Дрю. Я нашла его в пяти милях от того места, где потеряла. А вот на этот вышитый кисет я наткнулась, когда еще курила, несколько лет назад в Дэнбери-вудс, где на многие мили вокруг не было ни одного дома. Поняв, что забыла взять с собой табак, я вдруг увидела в траве кисет: табака там было предостаточно. Когда-то я планировала написать статью в один научно-популярный журнал о том, что все эти вещи, происходящие якобы «по счастливой случайности», на самом деле оказываются банальными проявлениями теории вероятности. Я не раз слышала, как кто-то находил свое обручальное кольцо где-нибудь на берегу моря в трехстах милях от того места, где потерял, или снимал трубку в звонящем телефоне-автомате и обнаруживал на другом конце провода давно потерянного родственника. Мне все эти истории не нравились, и я хотела развенчать их таинственность. Для этого я собиралась упомянуть в своей статье апофению — поиск значимых связей там, где в действительности этих связей нет. Но редактор, который дал добро на статью, уволился из журнала, так что идею пришлось забросить.