Наша трагическая вселенная
Шрифт:
Впрочем, как и на своем месте, чтобы всю жизнь пытаться написать что-нибудь хотя бы отдаленно похожее на «Анну Каренину» по силе и глубине.
В первый раз я прочла этот роман в университете, а потом перечитала примерно через три года после того, как мы перебрались в Девон. У меня тогда был недолгий период флирта с братом Кристофера Джошем. Я думала, что Толстой предостережет меня от неверного шага. Джошу тогда исполнилось двадцать восемь, и он все никак не мог найти себе девушку. Он все время говорил, как было бы здорово, если бы ему встретилась женщина вроде меня, которая бы умела играть на гитаре, с удовольствием гоняла бы с ним мяч в парке и читала книги.
— Мне нужна писательница, — говорил он, а я отвечала, что большинство писательниц ненормальные, которые редко занимаются чем-нибудь еще кроме сидения за письменным столом. Я советовала ему поискать себе подругу среди инструкторов по йоге или университетских выпускниц. В те дни он проводил с нами много времени, и мне нравилось иметь под рукой человека, который мог подтвердить, что Кристофер за последние сутки в самом деле не произнес ни слова, или что его реакция на опрокинутую чашку с чаем действительно странная, или что он часто не разделяет мнение, высказанное мною, зато охотно соглашается с тем же самым, услышанным от кого-то по телевизору. Если Кристофер всегда поддавался импульсу, был крайне деятелен и переменчив, то Джош, напротив, всегда прислушивался к голосу разума — пожалуй, иногда даже слишком внимательно. Он повсюду таскал с собой рулетку: не только потому, что покупал только такие книги, которые совпадали бы по размеру с теми, что у него уже имелись, но еще и потому, что, когда никто не видел, он измерял стены и дверные проемы — просто чтобы знать, какой они высоты и ширины. Однажды он рассказал мне, что ему необходимо сосчитать до тридцати двух каждый раз, когда он моет руки. Если он сбивался со счета или не успевал вовремя выключить воду, ему приходилось начинать все заново. Заваривая чай, он обязательно выжимал чайный пакетик ровно восемь раз. Одеваясь, всегда следил за тем, чтобы предметов одежды на нем было четное число. А когда читал книгу, запрещал себе останавливаться на страницах 6, 15 или 23, потому что это несчастливые числа. Страницы 13 и 36 он вообще пролистывал не читая и говорил, что ничего ценного обычно не пропускает. Было время, когда он не читал и все страницы с простыми числами, но тогда ему не удавалось узнать, что же произошло в начале книги, так что на это условие он вскоре махнул рукой.
Я была убеждена, что обсессивно-компульсивное расстройство у Джоша с детства. У меня пропали всякие сомнения на этот счет, когда он рассказал, что ему пришлось пойти в вальдорфскую школу: в обычной его рвало на уроках математики при виде числа «пи», однако все члены семьи считали, что по-настоящему он заболел уже после того, как умерла мать. Однажды я увидела, как он сидит совершенно изможденный у себя в комнате и, чуть не плача, включает и выключает лампу. Он сказал, что проделал это уже тысячу двести раз, а надо дойти до пяти тысяч. Мне не удалось уговорить его перестать. Позже, когда я спросила, зачем он это делает, он ответил, что если прекратит, то кто-нибудь может умереть или серьезно заболеть, например его отец, а возможно, даже я. Мне было приятно услышать, что он включал и выключал свет пять тысяч раз подряд для того, чтобы спасти меня. Однажды мне показалось, что в дом забрался вор, и Кристофер отказался включить лампу даже один-единственный раз! Джош не считал, будто причинить вред мне или его отцу планирует какой-нибудь там «бог». Он полагал, что существует некая сложная система энергий и космических сдерживающих и уравновешивающих сил. Он ловит вибрацию, предупреждающую его о том, что должно случиться что-то плохое, а включение и выключение света — один из способов сфокусировать его, Джоша, энергию, чтобы предотвратить нависшую над кем-то беду. В детстве Джош здорово играл в футбол, его даже приглашали выступать за подростковую команду лондонского клуба, но мать не захотела, чтобы он жил далеко от дома и стал футболистом, она хотела, чтобы из него получился писатель или художник. С тех пор как я с ним познакомилась, он сидел дома без дела, потому что его состояние оставалось слишком нестабильным для того, чтобы выполнять какую-либо работу. Я тогда все мечтала, что мне удастся ему помочь, и мы проводили вместе довольно много времени.
Перечитав «Анну Каренину», я заинтересовалась самой идеей трагедии. На своих семинарах я говорила о «Царе Эдипе» Софокла, в основном из-за того, что наш ключевой текст — «Поэтика» Аристотеля — постоянно на него ссылался. «Царь Эдип» — почти безупречный образец абсолютно предсказуемого сюжета, в основе которого лежат причинно-следственные связи, и событие Игрек может произойти лишь при условии, что сначала случится событие Икс, — именно в качестве такого примера я «Эдипа» и использовала. Но перечитывая его снова и снова, я всякий раз поражалась тому, как самый обычный текст способен сделать куда больше, чем просто рассказать историю с началом, серединой и концом, чему я, собственно, учила людей на своих семинарах и чем всегда занималась сама. «Царь Эдип» будто драматизировал величайшую из загадок человеческого существования. И «Анна Каренина» тоже. И «Гамлет». Я прочитала книгу Ницше о трагедии, и это на некоторое время усложнило ситуацию с Джошем, потому что я стала представлять себя трагической героиней, которой нечего терять. Трагедия не имела ничего общего с людьми, которые жили долго и счастливо в банальном домашнем уюте. Нет, трагические герои вырывались за рамки рационального и на пути к неминуемой гибели обретали совсем иное знание. Мне удалось устоять перед обаянием Джоша в основном из-за того, что я даже представить себе боялась, как отреагирует Кристофер, случись что-нибудь между нами. И вместо того чтобы устраивать трагедию из собственной жизни, я попыталась переделать в трагедию свой роман. В результате он стал просто мрачным и безрадостным. Я видела, что большинство текстов представляет собой формулу, четко выверенную игру противоположностей, а трагедия — это же совсем другое дело, уравнение, в котором на выходе получается больше, чем было до знака «равно». Только вот я понятия не имела, как написать нечто подобное. Постичь механику «Эдипа» было немудрено, но вот откуда бралось там это особое чувство? Этого я понять не могла.
Как-то раз я задумалась: а что если бы Зеб Росс написал «Гамлета»? Ну прежде всего там не было бы никакого призрака. Ну или по крайней мере его бы упростили до галлюцинации встревоженного подростка, и тогда Гамлет с помощью своей отважной подружки Офелии пришел бы к выводу, что его новый отчим, конечно же, не заливал его отцу в ухо никакого яда — что за глупая и невероятная мысль! — а всего-навсего пытался спасти ему жизнь. Гамлет начал бы посещать психолога — возможно, Полоний, увлекавшийся книжками из серии «Помоги себе сам», порекомендовал бы ему неплохого специалиста, — постепенно смирился бы с утратой и осознал, что нет ничего ужасного в том, что его мать занималась сексом с новым мужем (правда, ясное дело, не «в гнилом поту засаленной постели», [23] такие мерзости тут ни к чему). Счастливый и довольный, Гамлет вернулся бы в университет, спокойно приняв перемены в своей семье, и Офелия последовала бы за ним. А потом я вдруг поняла, что, наверное, и у меня самой «Гамлет» получился бы таким же.
23
Пер. М. Лозинского.
— Мне иногда кажется, что зря я вообще читала «Анну Каренину», — сказала Либби.
— Почему?
— Потому что, с одной стороны, финал там абсолютно правильный, а с другой — такой печальный для Анны. И теперь всякий раз, когда я думаю о том, как сложится у меня с Марком, мне кажется, что обязательно должна случиться какая-нибудь трагедия, потому что я этого заслуживаю. К тому же, похоже, истории складываются именно так. Но вдруг все обойдется, и мы просто будем счастливы вместе?
К десяти часам вечера дождь так и не прекратился, и капли ползли по витражному стеклу, как стая насекомых. Беша храпела, свернувшись у моих ног, Либби все вздыхала, то и дело проверяя, не пришло ли ей на телефон сообщение от Марка, и мы продолжали пить «Кровавую Мэри».
— Как Кристофер? — спросила Либби, пряча телефон. — Все дуется?
— Что? А, наверняка. Когда ты его в последний раз видела?
— Ой, мамочки, это было… Наверное, перед Рождеством, когда вы приходили к нам обедать. Не думала, что так давно.
— И он тогда дулся?
— Еще как! — Либби убрала прядь, упавшую ей на глаза. — Из-за чего же, сейчас вспомню… А, ну да, он думал, что его сделают куратором их строительного проекта, а назначили кого-то другого.
— О боже, да, это было мощно. Уж лучше бы назначили его.
— Он все еще строит эту стену?
— Осталось всего несколько месяцев.
— Но он ведь ищет что-нибудь? Ну, нормальную работу?
— Ищет. Но везде так много соискателей. Ладно, все будет нормально.
Я знала, что Либби хочет спросить, но не решается, почему бы Кристоферу просто не устроиться на работу, которую он бы терпеть не мог, как делают все остальные. Она снова проверила телефон, закатила глаза и покачала головой.
— Ничего? — спросила я.
— Ничего. Вот если бы у нас были дети…
— Я знаю, — перебила ее я. — Тогда бы у нас не оставалось времени на то, чтобы волноваться по каждому поводу. Это было бы просто благословение!
— Скорее проклятие. Мы бы стали такими же, как все эти люди, — помешанными на своем потомстве.
— Ага, вместо того чтобы быть помешанными на самих себе.
Либби взяла со стола телефон, посмотрела на него и положила обратно.
— Кстати, я тебе не говорила, что Марк заключил крупный контракт?
— На что? На лодку?
— Ага. Просто потрясающе. Отличные деньги, которых хватит на целый год. Но попробуй-ка угадать, с кем контракт?
Я на минуту задумалась.
— С отцом Боба?
— Именно.
— Не-ет! — я сделала страшное лицо. — Так вот почему Марк собирается к вам на ужин в субботу?