Наша трагическая вселенная
Шрифт:
— Если ты бросаешь в человека камень, вероятно, ты в ответе за ту боль, что он испытает, — сказала Либби.
— А когда ты поступаешь правильно, но кому-то от твоих действий плохо, это ведь его проблема, разве не так? И опять же, откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Кто решает?
— Все слишком сложно. Я уверена в Марке, но ведь и в Бобе я раньше тоже была уверена, а до него — в Ричарде. Может, и Марк тоже не навсегда, просто сейчас мне кажется, что навсегда, потому что я не с ним. Приходится признать, что я вот такая. Влюбляюсь на раз-два-три. — Она щелкнула пальцами. — И всегда была такой. Для других любовь — это что-то вроде редкой орхидеи, которая может расти только в одном месте и определенных условиях. А для меня это скорее какой-то вьюнок. Приживается где угодно, при любых обстоятельствах, да еще обматывает собой все вокруг. Классная метафора, а?
— Может, тебе стоит написать роман, — улыбнулась я.
— Кстати, теперь я могу научить тебя вязать носки, — сказала она. — У меня будет полно свободного времени.
Я доставала Либби с этими носками с тех самых пор, как вернулась из Шотландии.
— Думаю, Марк прав. Я не готова, у меня нет уверенности в том, что это правильно. Но когда я думаю о том, что останусь с Бобом и всегда, до самой смерти, буду только с Бобом, мне хочется тут же броситься под поезд. Здорово, правда? Мне всего тридцать восемь лет. Ведь не может такого быть, что я уже успела загубить свою жизнь?
— Может, это один из тех случаев, когда время все исправит, с кем бы ты ни осталась — с Марком или Бобом.
— Давай вязать носки, — вздохнула она. — Это полностью отвлечет меня. Ты не представляешь, до чего же трудно вязать носки.
— Да. Я уже думаю о том, что, возможно, слегка поспешила. Не знаю, справлюсь ли я с четырьмя спицами сразу. Я и с двумя-то пока не очень хорошо лажу.
На мне был бирюзовый шарф, я вертела в руке один из его концов. Сделав первую петлю, я стала набирать ряд за рядом и потом, когда шарф был готов, вплела оба конца нитки в полотно, как показывала Ви. Но узел все равно был заметен: торчал, как какой-то вязаный струп.
— Ты не думай, я уже настоящий эксперт по части лицевых и изнаночных. Но, возможно, теперь мне стоит потренироваться с прибавлением и убавлением петель и какой-нибудь схемой. Я завтра хочу купить себе еще пряжи и схему. Прямо жду не дождусь! А уже после этого возьмусь за носки.
— Сдались тебе эти носки! Почему именно они?
— Сначала я собиралась связать их для Кристофера, но теперь уже не уверена. Похоже, на это придется убить целую вечность. Но все равно мне нравится сама идея. Это такое удобное занятие: вязать ведь можно когда и где угодно. Я видела, как кто-то вязал в поезде, и выглядело это очень умиротворяюще. А еще мне нравится, что можно взять и буквально из ничего связать целую вещь. Может, я открою бизнес по производству дизайнерских носков, а пока буду вязать, стану придумывать сюжет для романов или даже записывать все, что в голову придет, на диктофон. Еще я недавно листала какую-то книгу в библиотеке, и там было очень много о том, как поймать пропущенную петлю, и мне совсем не понравилось, как это выглядело. У меня в романе должно быть что-нибудь про вязку носков — это было бы идеально. Может, я бы даже включила туда какой-нибудь узор или что-то такое. Правда, наверное, придется сделать вязальщиком мужчину, а то получится какая-то старушечья история. Но я должна еще немного потренироваться, прежде чем ты начнешь меня учить. Мне пока не очень хорошо удается исправлять ошибки. Наверное, надо несколько раз нарочно ошибиться, чтобы было что исправлять. А пока я просто стараюсь быть очень аккуратной. Я ведь знаю, что если где-нибудь напутаю, то заброшу все это к чертовой бабушке.
— Я умею исправлять ошибки в вязании, — вздохнула Либби. — А вот в жизни — нет. Я бы хотела начать все сначала — вот что было бы идеально. Не знаешь, как это сделать?
— Насколько мне подсказывает опыт, нужно просто тянуть за нитку и смотреть, как все, что ты связала, распускается — пым, пым, пым — и потом очень трудно смотать всю эту жуткую путаницу обратно в клубок.
Я засмеялась — именно так начинался мой бирюзовый шарф.
— Извини, — спохватилась я. — Если это поможет, я тут недавно прочитала книгу, в которой сказано, что все мы, сами того не зная, бессмертны и у нас есть уйма возможностей прожить идеальную жизнь. Правда, я не уверена, что идеальная жизнь нам понравится. Кто знает, что такое идеальная жизнь?
Либби спросила меня, что это за книга, и я рассказала ей о теории Ньюмана примерно в тех же словах, как у себя в рецензии.
— Звучит не слишком правдоподобно, — заметила она.
— Наука права, — сказала я. — Ну, насколько мне известно. Это, знаешь, как если бы тебе дали схему для вязания, и все инструкции там были бы верные, но в итоге у тебя вышла бы какая-то ерунда, потому что где-то ты напутала.
— И связала вокруг себя гигантский мешок.
— Ага, точно.
— Но если бы я покончила с собой и мне дали еще один шанс, тогда я, все тут уладив, попала бы в рай? — задумалась Либби. — И он показался бы мне прекрасным, даже если бы это был всего-навсего вязаный мешок?
— Ну да, типа того. При условии, что эта теория верна.
— Боже. Я думаю, вот как все будет: я уйду от Боба — ну, фактически из-за секса — и потеряю все, а он останется верен мне одной, будет умирать от горя и плакать. Мы с Марком убежим и вскоре надоедим друг другу до смерти, и в связи с тем, что проблема наша будет уже решена, нам станет не о чем говорить. Он будет все время смотреть с друзьями футбол, и мы прекратим заниматься сексом, а потом однажды меня вдруг накроет ПМС, и я брошусь под поезд. «Анна Каренина» в чистом виде. Может, я героиня трагедии? Хотя уверена, что это не считается. Так что, может, больше не тянуть, а пойти и броситься под поезд прямо сейчас?
— Если так рассуждать, нам всем лучше немедленно покончить с собой. И к тому же вряд ли Толстой имел в виду, что у Анны был ПМС.
Я подарила Либби «Анну Каренину» на день рождения несколько лет назад, хоть и сомневалась, что она понравится ей, учитывая ее ужасающие литературные вкусы: научная фантастика, фэнтези, триллеры. Однако она прочитала ее уже два раза и постоянно выдвигала все новые и новые теории относительно характера Анны.
— Да ну, Мег, там настоящий ПМС. Ты прочитай еще разок! Она раздражительна и «бессмысленно ревнива». Не выносит запаха краски. Потом там еще вся эта муть про ненависть ко всем и вся и про желание — мол, оно как «грязное мороженое», помнишь, она думает об этом по дороге на вокзал. Только не говори мне, что не чувствуешь всего этого перед месячными! Ну конечно, получается, что если этот тип Ньюман прав, то, бросься я сейчас под поезд, мне можно было бы начать жизнь с чистого листа. Новая жизнь, новые беды. Хотя, может, у меня и получилась бы какая-нибудь толковая жизнь, начни я ее заново.
— Кстати, вчера мне звонила мать, у нее опять новости про Розу. Она будет играть Анну Каренину в голливудском блокбастере. Может, стоит послать ей письмо и дать подсказку по поводу этого твоего ПМС?
— Не переживай, — подбодрила меня Либби. — Наверняка фильм провалится в прокате.
— Нет, ну нельзя сказать, что мне прямо так уж хочется, чтобы он совсем провалился. Но какого же черта это непременно должна быть моя любимая книга? Мать думает, я завидую, и, наверное, она права, только я сама себя не понимаю, почему завидую тому, что мне не нужно. Кто сказал, что жизнь Розы со всем ее успехом складывается правильнее, чем у других? Вот ее брат — бухгалтер в благотворительной организации, и я уверена, что никто не носится с ним так, как все носятся с Розой. А что если он вот так, тихо и незаметно, живет куда лучше и правильнее? Кто знает? По-моему, разобраться во всем этом просто невозможно.
— Анна Каренина в этом определенно не разобралась.
— Разве? — я удивленно подняла бровь.
— В смысле? А что же, разобралась, что ли?
— Я не знаю. Но она видит свет, — сказала я. — По крайней мере, она видит свет — прямо перед смертью. Страсть дарит ей способность заглянуть внутрь себя. Другие персонажи такой способностью не обладают. Но, заметь, потом этот свет потухает навсегда.
Я сделала еще один глоток.
— Боже, — покачала я головой. — Чтобы пытаться сыграть такое… Не хотела бы я оказаться на месте Розы.