Шрифт:
Annotation
Это уже третья альтернативная реальность, не та, что в фанфике "Что с нами делает осень". Эмбер здесь выздоровела, но не вышла замуж за Уилсона. Уилсон был лишь эпизод в её жизни, она была эпизодом в жизни Уилсона... Но в Хаусовой-то нет!
Сын Филифьонки
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Сын Филифьонки
Наше лето у моря
Пейринг:
Рейтинг: R
Размер: мини
Категория: гет, чуть-чуть почти фемслэш
Жанр: AU, ангст, романс, hurt/сomfort
События: море, отпуск, отдых, лето, любовь
Саммари: Это уже третья альтернативная реальность, не та, что в фанфике "Что с нами делает осень". Эмбер здесь выздоровела, но не вышла замуж за Уилсона. Уилсон был лишь эпизод в её жизни, она была эпизодом в жизни Уилсона... Но в Хаусовой-то нет! Возможно также, здесь она получила более лёгкие травмы и быстрее оправилась от аварии.
Комментарий автора: о бывшем Эмбер, который её бил (хэдканон), см. в предыдущих моих фанфиках.
Предупреждение: ООС, hurt/сomfort
Пролог 1
...Бить он её стал на второй год их жизни вместе. Сначала все было вроде шутя - такие лёгкие тычки в момент небольшой ссоры; потом - все сильнее и ощутимее; уже не сдерживался по каждому пустяку, свирепел, особенно если был пьяный. Особенно не мог выдержать её насмешливого тона - она чувствовала свое превосходство над ним - умом, интеллектом, каким-то чувством прекрасного - и не упускала возможность его продемонстрировать, часто совсем неуловимо, так что он и понять не мог. Он, однако, чувствуя на каком-то другом уровне, что она стебется над ним, зверея, постепенно совсем перестал сдерживаться. Бил в живот, по груди, по лицу и по носу до крови, хотя даже он соображал, что синяков оставлять не стоит. Она терпела - почему?
– потому, что была молода, зла, неуживчива, могла легко уворачиваться и отскакивать, ей нравилось дразнить его, злить его своим высокомерием. Он мог легко ударить ее так, что она запросто отлетала в угол, мог схватить поперек туловища и ткнуть лицом в подушку...
Она знала термин из дамских журналов и форумов "секс-во-время-ссоры", слышала сто раз все эти рассуждения о том, что "между идеальными супругами не может быть настоящего интима..." Все эти дамские штучки ничуть не трогали ее; знали бы они, как ей приходилось переключать его прямо во время драки на иную волну! Это, наконец, становилось просто опасным, и когда он стал пить все больше и больше, ей стало казаться, что одно ему становится приятнее другого; и она уже знала: пора уходить. Надо уходить, плюнуть на всё и разорвать отношения с ним, даже если это что-то перечеркнёт в её жизни.
Пролог 2
Надежда всегда продлевает жизнь.
А когда надежды почти не остается,
тогда является он, случай,
который может спасти, остановить смерть.
Жизнь на земле - это самое главное.
А потом уже идут - красота, совершенство, гармония...
В. Потиевский, "Ночная тропа"
...Удар приходится оттуда, откуда она не ждет опасности - из-за спины, куда в ужасе поворачиваются все пассажиры; она мельком видит искаженное лицо Хауса, ее отбрасывает в противоположный угол автобуса, она едва успевает вытянуть перед собой руки, ее сумка отлетает к дверям. В крохотном пространстве салона повсюду летают мелкие предметы, какие-то бумажки, крики... Она чувствует ужасную боль и, опустив взгляд, с ужасом видит обломок поручня, воткнувшегося в ее ногу выше колена. Потом все, смешавшись, проваливается в глухую тишину и туманную серость.
И в этой густой темноте уходящее сознание ее собирается, сжимается в одну
И, выброшенная из этой серой мглы, словно оказавшись на берегу, она делает вдох - и снова начинает дышать и жить.
Глава 1
Я хочу знать, коварно ли море на самом деле, или оно вынуждено подчиняться.
Т. Янссон, "Папа и море"
Утро начинается в больнице Принстон-Плэйнсборо, как обычно - шумом голосов, топотом ног, огромной толпы в холле; оживленными голосами коллег, здоровающихся друг с другом.
Тяжелая дверь холла, приоткрывшись, громоздко пропускает вошедших и хлопает, словно подтверждая: день начался, и это будет обычный, очередной больничный день, ничуть не легче и не веселее предыдущих.
Яркие кленовые листья на стекле входной двери горят, как обычно, ярко, как и всяким, ничем не отличающихся от других, утром.
И когда Хаус входит в холл, его трость стучит по плиткам пола, как обычно, и стук этот вливается в обычный гул приемного покоя - голоса больных, у кого-то пиликает мобильник; он здоровается с регистраторшей (обмен любезностями почти без колкости, вполне нормально для них) и направляется к лестнице. Лифт, он же знает, опять будет занят, слишком много народу с утра, Хаус терпеть не может ждать. Вернее - унижаться этим ожиданием, стоять наравне со всеми, и знать, что ничем ты из них выделиться не можешь, надо уподобиться им и терпеть. Еще чего. Как бы не так. Трость лихо щелкает по серым ступенькам лестницы. Заодно разработка для больной ноги, думает он.
В ординаторской уже на месте Тауб, Тринадцатая, Кэмерон и Форман. Тринадцатая при появлении Хауса легко спрыгивает с края стола, на который присела, говоря с коллегами. Все возвращаются к своим местам.
Хаус проходит к столу, бросает взгляд в окно. Кто-то поставил ветки сирени в синей вазе на подоконник у стола. За окном моросит мелкий дождик; серенькая нью-джерсейская весна унылой сыростью освежает больничное окно. День ничем не отличается от других дней, от всегдашней повседневной рутины: звуки аппаратов, голоса людей, белые больничные стены. Сейчас надо будет разобрать историю болезни, нового больного, который поступил вчера, потом заявится больная из семнадцатой палаты, пожилая глуховатая леди, и заявит, как всегда, что ее права нарушают, потому что не дают дополнительного одеяла, и бесполезно ей объяснять, что по этому поводу надо обращаться на пост медсестер (а по поводу нарушения прав пациентов - в специальный отдел). Потом надо разобрать поступивших вновь за сегодня, зайти к Кадди, пробить лекарства... Кто это принес к нам сирень в ординаторскую?
– Итак, - говорит Хаус, стуча маркером по доске.
– Что нам известно об анамнезе больного?
– Он проработал три года на угольном заводе, - говорит Тринадцатая.
– В корне неверно, - говорит Хаус.
– Не об этом первую очередь надо говорить, а о том, что в детстве у него была аллергия на кошачью шерсть. Но эпизоды аллергии проявлялись не всегда... Кто скажет, почему?
В перерыве Хаус сидит за столом и, заложив руки за голову, откинувшись на спинку стула, издалека наблюдает за подчиненными. Они о чем-то оживленно болтают. Тринадцатая наклонилась к Кэмерон, стетоскоп на ее груди поблескивает. (И что она к нам ходит?) Жестикулируют руками. Потом Кэмерон подходит к нему.