Наши нравы
Шрифт:
Старуха взглянула своими умными, темными глазами на сына, и на ее старом, морщинистом лице скользнула улыбка.
— Бог дал… бог и взял! — проговорила она.
— Все теряю последнее время, матушка!
— Дьявол смущает-то душу?
— Смущает…
— А ты дьявола-то пересиливай! Не смущайся… А что теряешь — поделом теряешь… Очень уж ты зазнался… Слышно, будто вроде царя какого-то стал… И живешь в разврате. Ох… Савва, Савва! Нажил ты много, прожил много… с чем ты останешься?.. Бог, видно, испытует тебя…
— Уж очень испытания велики. Сегодня опять пятьсот тысяч ухнули…
— Еще ухнет!.. И все может ухнуть для
Она помолчала и прибавила:
— Отдашь?
— Отдам, матушка!..
Старуха покачала головой.
— По воле?
— Не говорил я с Дуней. Верно, согласна. Жених молодой…
— Ваше дело, ваше… до этого не касаюсь… Богу за вас молюсь… Уж очень-то все вы бога забыли, и больше всех ты забыл, Савва… Людей-то, чай, теснишь?..
— Оберегаюсь, матушка…
— То-то! кого же ты грабишь, Саввушка? — строго спрашивала старуха…
— Счастье свое граблю…
— Ну, ври… ври… Счастье счастьем, а ты всегда был, Савва, большим греховодником… Ты опять за утехой пришел, видно, к старой старухе?.. Видно, сердце-то дьявол мучит… Опять, говоришь, потеря… А ты не думай об этом… Не в том потеря, что деньги пропали, а в том потеря, что сам-то ты пропадаешь… Слышала я, опять новую полюбовницу завел?..
Леонтьев покорно отвечал, опуская голову:
— Грешен…
Старуха любовно взглянула на сына и тихо сказала:
— Эх, Савва… Савва, парень-то ты добрый, да гордость мучит тебя… Смотри, как бы совсем не отступился бог… Думаю я о тебе, думаю и впрямь не могу дознаться, что ты за человек… Ну… ну… не смущайся!.. — ласково прибавила старуха.
Леонтьев очень почитал старуху мать, отказавшуюся от искушений богатства, продолжавшую вести ту же жизнь, какую вела и тогда, когда Савва Лукич держал кабак. Леонтьев почитал и любил свою мать, а она нередко упрекала его за то, что он забыл бога, и втайне молилась за любимого своего сына. Ее пугало его богатство; она со страхом глядела на роскошь обстановки, никогда не показывалась в комнатах и только по особенной просьбе сына согласилась жить у него в доме. И сын любил иногда заходить к старухе, любил поговорить с ней в минуты раздумья, в минуты неприятных известий, и всегда уходил от нее успокоенный, бодрый. Так и теперь… Потери последних дней на минуту было смутили его, но он вышел от старухи утешенный, повторяя про себя:
— Бог дал… бог и взял…
И вслед за тем в его голове уже зарождались новые фантазии о том, как бы наверстать потерянное.
«А пока надо порадовать птаху!» — вспомнил Леонтьев, собираясь вечером к Валентине Николаевне.
«Теперь нет препятствий… Птаха — моя… и никому я ее не отдам!» — думал Савва Лукич, похаживая по кабинету.
В его голове попеременно бродили мысли о том, как он заживет теперь с «доброй малюткой» и как он ограбит казну.
Трамбецкий, довольный, что получил, наконец, после долгах поисков место в конторе нотариуса и что может по крайней мере не жить на счет жены, и не догадывался, что ему готовится смертельный удар.
Валентина тщательно скрывала от мужа свои хлопоты. С чисто женским лукавством она умела усыпить его подозрения. «Добрая малютка» боялась какой-нибудь бешеной выходки со стороны «тирана» и воспользовалась обаянием своей красоты и любовью измученного человека, чтобы доконать его, доконать шутя, без всякого злого умысла. Она хотела жить,
Она аккуратно возвращалась домой к пяти часам, обедала с мужем и сыном и проводила вечера, против обыкновения, дома, не принимая никого. Она упросила мужа «повременить с дачей, дачи позднее будут дешевле!», и иногда по вечерам заглядывала в маленькую комнату мужа и нежно упрекала, что он совсем ее забыл и никогда не заглянет к ней.
Он забыл?!
Трамбецкий вздрагивал, заслышав нежные звуки голоса, и как-то испуганно поднимал голову, стараясь найти в этих новых, светлых глазах иронию или насмешку, но глаза глядели нежно и кротко из-под длинных ресниц, маленькое нежное создание с распущенными прядями волос, в капоте, не скрывавшем ее прелестных форм, была так обворожительна и так близко подходила к Трамбецкому, что он забывал обо всем, сжимая в объятиях «добрую малютку» и повторяя слова любви и надежды.
И она улыбалась, улыбалась в ответ на ласки так же нежно, как вчера улыбалась в объятиях Леонтьева, третьего дня в объятиях Никольского, а неделю тому назад под горячими поцелуями Шурки. Этому милому и легкомысленному созданию было так забавно играть с «тираном» накануне прощания навсегда.
Бросая ему милостыню любви по какому-то необъяснимому женскому капризу, «добрая малютка» возвращалась к себе и, лежа в постели, тихо смеялась, представляя, какое изумленное выражение будет на лице мужа, когда он, возвратившись из конторы, увидит пустую квартиру и узнает, что она теперь совсем свободна, и что если он захочет предъявить требования, то ему же будет хуже. Он такой умный, этот Евгений Николаевич, и все может сделать для такой милой женщины, как Валентина. Только надо слушаться его советов и время от времени навещать его, конечно по секрету от Саввы Лукича. Этот мужик ревнив, как Отелло, и бог знает что может подумать!
«Добрая малютка» совсем была готова выпорхнуть из этого скверного гнезда… Это что за квартира: комнаты маленькие, скромные, в четвертом этаже. Валентина очень мило сжимала губки, оглядывая свой будуар… Фи! как он мизерен в сравнении с тем, какой у нее будет!.. Деньги она положит в банк. Лето проведет на даче, а зиму в Петербурге. Роскошное гнездо на лето, недалеко от Петербурга, на берегу Финского залива, уже было готово. Она ездила как-то на днях с Саввой Лукичом смотреть «приют любви», как назвал очаровательную дачу влюбленный мужик, и пришла в восторг от роскоши этого гнездышка, свитого лучшими мастерами, не жалевшими денег Саввы Лукича. Изящество, роскошь, цветы, картины, полная чаша, готовый гардероб, уютный садик, красивый спуск в купальню, — чего тут только не было к услугам маленькой феи, пленившей взбалмошного мужика.
Валентина везде ходила, смотрела и чувствовала раздолье рыбки, попавшей в воду.
— Будешь любить меня, пташечка? — спросил Савва Лукич, любуясь ее восторгом.
А как же не любить?!.. Как же не отвечать любовью на это нежное внимание, как не быть благодарной за все эти чудеса роскоши, которых она отныне хозяйка… О, она чувствовала, как она начинала любить его, уже любила и будет всегда любить…
Савва Лукич только ухмылялся и приговаривал:
— Раззадорь меня, сударушка, не тем еще удивлю!.. Чего еще?! Довольно ей и этого!..