Наши нравы

Станюкович Константин Михайлович

Наконец, в одно прекрасное утро Никольский привез ей бумагу. Вот она, эта самая, давно желанная бумага, благодаря которой можно даже и не горевать, что нет у нас развода. Эта бумага устраивает порядочных женщин отлично и без формального развода.

Валентина жадно пробегала глазами о том, что она может свободно проживать в обеих столицах и городах империи вместе с малолетним сыном.

«Пусть попробует он теперь требовать сына! — усмехнулась „добрая малютка“. — Он будет со мной. Он будет богат, мой мальчик. Я его одену, как маленького принца! Кого взять к нему, англичанку

или француженку?» Мысли весело роились в маленькой счастливой головке. Она суетилась словно птичка перед тем, как выпорхнуть из отворенной клетки. Она несколько раз благодарила Никольского и, конечно, охотно обещала подарить ему еще «одно счастливое мгновение». Что ей было теперь до мгновения, когда перед ней открывалась новая жизнь. Не только одно мгновение, два, три, только бы «мужик» об этом не знал. Она уж окрестила Савву Лукича «мужиком» и находила, что он слишком по-мужицки целуется. Надо его от этого отучить!

— Так значит, Евгений Николаевич, я теперь совсем… совсем свободна?

— Вам теперь остается только жить и наслаждаться! — усмехнулся Никольский.

Но вдруг облачко легло тенью на лице «доброй малютки».

— А если он разыщет, где я живу?..

— Что ж… Пусть разыщет. Вы его примите!

— Что вы, Евгений Николаевич! Вам хорошо шутить!.. Он может сделать скандал, особенно в минуты запоя. Я так боюсь его… Он иногда ужасен!

— Не бойтесь. Теперь ваш муж бессилен…

— Ах, добрый мой, вы так много для меня сделали… Неужели нельзя совсем успокоить бедную женщину?..

— Чем же еще успокоить бедную женщину, а?

— Уж я не знаю. Вы должны лучше знать, Евгений Николаевич… Я глупенькая, что я знаю!.. — говорила Валентина милым тоном наивного ребенка.

— Ну, ну, говорите, что вы знаете? — отвечал в том же тоне Никольский.

— Если бы… например… удалить его совсем из Петербурга? Ведь ему все равно где жить, а я… я тогда была бы совсем покойна!

Евгений Николаевич пристально взглянул на «добрую малютку» и улыбнулся.

— Совсем удалить?.. Это вы недурно придумали, несмотря на то, что вы глупенькая женщина…

— А разве нельзя?..

— Нельзя?.. Я не говорю — нельзя… С таким беспутным человеком, как ваш супруг, все можно, но вы, мой ангел, уже слишком спешите. Спешить не надо. Подождите — увидим… А если он и в самом деле вздумает сделать скандал, ну, тогда мы посмотрим и посоветуемся с Саввой Лукичом.

— О, я ему непременно скажу. Пока муж в Петербурге, я буду вечно бояться.

Никольский ни слова на это не ответил и снова посоветовал не спешить, обещая быть ее другом и советником, если только она не забудет, что есть на свете ее верный поклонник. При этом Евгений Николаевич на первый раз дал «доброй малютке» дружеский совет жить первое время потише, чтобы не возбуждать толков.

— Вы хоть и совсем свободны, но очень легко и потерять эту свободу. Надо пользоваться ею умеючи.

— Потерять? Как потерять? — уже испуганно спрашивала Валентина.

— Не пугайтесь! Ах, какая вы пугливая! Я предостерегаю только вас. Вас обрадовала эта бумага, да? Ну так надо помнить, что эту бумагу легко можно отнять и снова отдать вас на

съедение вашего мужа. Но, разумеется, мы вас не отдадим. Как можно! Такое прелестное создание и снова в зависимости от господина Трамбецкого! Ну, что ж мы не улыбаемся?

И Никольский опять стал говорить, что этому никогда не бывать. Валентина улыбалась сквозь слезы, смущенная и испуганная. Хотя Евгений Николаевич и успокоивал ее, но она смутно сознавала, что она далеко не так свободна, как казалось ей с первого взгляда, и что этот красивый солидный молодой человек, который когда-то носил ей букеты, может лишить ее желанной свободы так же легко, как и дал ее.

Но что делать? Надо нести крест!

«Ах, зачем не умирает этот ужасный человек, из-за которого она переносит столько горя и страданий!» — подумала Валентина. Она нежно простилась с Никольским, обещалась помнить советы и не забывать «своего друга».

Валентина плохо спала всю ночь. Радость и страх не давали ей сомкнуть глаз. Она временами забывалась, и в эти короткие промежутки тяжелого сна ей все казалось, что муж гонится за ней, настигает, и все счастие ее рушится. Она вышла к чаю бледная, взволнованная и испуганная, избегая смотреть на мужа. А Трамбецкий, как нарочно, сидел за чаем долее обыкновенного, шутил с сыном и спрашивал, не пора ли искать дачу. Валентина обрадовалась этому вопросу и сказала, что она сегодня же поедет посмотреть дачу где-нибудь на островах и возьмет с собою сына — ему после болезни будет полезно прогуляться. Он так давно не был на воздухе.

Голос ее дрожал, а взгляд был какой-то странный.

Отец и сын подняли на нее глаза.

— Что с тобой? — опросил Трамбецкий.

— Ничего… нездоровится…

— Ты сегодня какая-то странная! — тихо заметил Трамбецкий, пристально взглядывая на жену.

Он вспомнил, что она была такая же странная в тот день, когда в В. внезапно оставила его. Опять подозрение тихо закрадывалось в сердце. «Какой у нее растерянный вид! Какой у нее загадочный взгляд!» — думал Трамбецкий, подозрительно наблюдая за женой.

— Странная! — усмехнулась в ответ Валентина. — Мне просто нездоровится, вот и вся странность.

— Так ли?

— О господи! Ты опять за сцены. И тебе не надоели они? — капризно промолвила она, поднося к глазам платок.

Еще секунда, и Валентина уже нервно плакала.

— Ну, прости… прости меня, Валентина! — нежно проговорил Трамбецкий. — Я виноват!

Она охотно простила и проводила мужа до дверей, обещая вернуться к шести часам.

— Смотри, Саша, подожди нас к обеду! Без нас не обедай! — прибавила она вслед.

К чему говорила она эти слова, она и сама не знала. Так, они сами собой сказались…

Как только он ушел, Валентина послала за каретой и приказала мальчику собираться. Мальчик изумленно смотрел на мать. Его поражало, что она, собираясь на дачу, так волнуется.

Карета приехала. Мальчик готов. Она давно уже готова и нетерпеливо ходила взад и вперед по комнате. Ах… Она забыла! Надо еще написать письмо!

Она присела к столу, написала несколько строк, запечатала письмо и оставила его на письменном столике..