Наши нравы
Шрифт:
Приятели поцеловались.
— Давненько, Савва Лукич…
— А ты и дорогу ко мне забыл?.. Бога не боишься?
— Служба, Савва Лукич…
— То-то!.. пардону просишь! Я без тебя тут нежданно сотню тысчонок получу…
— Премию?..
— Самую… Твой помощник надоумил.
— Что же, с богом получайте. Петр Петрович! — обратился он к чиновнику, — поскорее ордерок…
— А я к тебе, Егор Фомич, по душе приехал покалякать… Слободен?..
— Нельзя ли завтра?
— Завтраками-то ты не корми, а если хочешь, я тебя накормлю. Едем, что
— Разве что часик…
— Гайда… Вернемся, кстати, деньги у вас получать…
Приятели отправились к Борелю, и там, за бутылкой вина, Савва Лукич рассказал свое дельце. Дело было очень простое. Надо было выкрасть у Хрисашки изыскание железной дороги, вырвать из-под носа концессию, на которую он рассчитывает, и утереть ему нос.
Егор Фомич слушал с невозмутимым вниманием, ни разу не перебивая Леонтьева, точно дело шло о самом обыкновенном из дел, которые он переделал в течение своей жизни. Когда Савва Лукич кончил, то Егор Фомич прежде хлебнул из стакана и заметил:
— Трудно это, Савва Лукич. Министр обещал Сидорову.
— Я, братец, это дело на себя беру. Это уже мы с тобой после оборудуем, а оборудуй ты мне изыскание и добудь, почем он берет с версты… Об условиях нечего говорить, честь честью…
— Однако… Ведь тут расходы большие…
— Полсотни тысяч?..
Егор Фомич только взглянул на Савву Лукича, но ничего не сказал.
— Грабь сотню.
— И две сграблю, если вы получите дорогу, Савва Лукич. Ведь шестьсот верст!
Приятели знали друг друга и скоро сошлись. Егор Фомич обещал подыскать человека из служащих у Сидорова, который на денек добудет планы, привести цену и задержать доклад министру на месяц.
— А в месяц и вы будете готовы!
Савва Лукич возвращался домой веселый и сияющий. При встрече с Сидоровым на Невском, он так небрежно кивнул Сидорову, что Хрисашка от злости позеленел. Между двумя тузами была старинная вражда. Много кусков считали они друг на друге и при встречах всегда щетинились, как два свирепых пса, хотя и старались быть любезными, как два приличных человека.
Через неделю машина была пущена в ход. Копия с изыскания лежала в столе у Саввы Лукича, и он стал «работать». Целые дни посвящал он на то, чтобы «смастерить дельце», толковал с Егором Фомичом, ездил к министрам с докладными записками, шептался с камердинерами, узнавал ходы и лазейки, обещал любовницам влиятельных лиц, считающихся неподкупными, промессы, устроил, что против Сидорова была напечатана статья в газете, — одним словом, Савва Лукич чувствовал себя, как рыба в воде.
Он готовился торжествовать и вырвать у Хрисашки шестьсот верст дороги, чтоб окончательно доконать его, решил задать по случаю помолвки пир горой со стариком Кривским на почетном месте.
«Пусть посмотрят, каков у мужика Савки сватушка!»
Усталый в хлопотах дня, Савва Лукич по вечерам ездил на тройке к своей пташке, но там, вместо отдыха, изнывал от ревности. Мужик все более и более врезывался в «малютку», а она, как нарочно, все становилась
XVIII
«ПОСЛЕДНИЕ СЧЕТЫ»
Перед тем как сделаться официальным претендентом на миллион приданого, Борису Сергеевичу предстояло закончить кое-какие счеты холостой жизни.
Аккуратный до щепетильности в делах, он, однако, со дня на день откладывал одно дело. При воспоминании о нем безукоризненный джентльмен, никогда не чувствовавший смущения перед решением вопросов государственной важности, приходил, надо сказать правду, в большое смущение и каждый раз со вздохом повторял, — увы! — поздно, что связь с порядочной женщиной, при некоторых удобствах, имеет весьма значительные неудобства.
«Удобства» забыты теперь неблагодарным человеком, а «неудобства», напротив, восстают перед ним в виде сцен, упреков и слез, — слез без конца.
Едва ли не в первый раз в жизни Борис Сергеевич в душе пожалел о своей экономической предусмотрительности. Любовь без больших расходов — хорошая вещь, но каков-то теперь будет расчет?
О, если бы только объяснение было как можно короче… Отчего это женщины не любят коротких объяснений?! Им непременно объясняйся во всех подробностях!
Если бы слез было меньше, по крайней мере при нем, а упреки… совсем бы не нужно упреков. То-то было бы хорошо! По крайней мере она показала бы себя совсем умной женщиной!
Длинные любовные объяснения недурны в Михайловском театре с Паска и Борисом, но в жизни…
Мечтая таким образом, Кривский очень хорошо знал, что никогда не сбыться его мечтам. Не раз он собирался храбро покончить все разом, но малодушно робел при одной мысли о сцене, в которой он волей-неволей должен будет подавать реплики в качестве любовника, оставляющего любовницу.
Надо было Борису Сергеевичу дипломатически объявить разрыв женщине, но какой женщине?
Молодой, хорошенькой, страстно любящей женщине.
Дело было очень трудное, пожалуй более трудное, чем вести дипломатические переговоры в качестве полномочного посла.
«И зачем она уж чересчур любит!» — с досадой вспоминал Борис Сергеевич.
Какое любит?! Любовь не исключает благоразумия, а она, к несчастию, обожает, как может только экзальтированная женщина обожать человека, имевшего несчастие позволить это обожание. Зато, конечно, она теперь сочтет себя вправе терзать свой кумир, если только он захочет отказаться от счастия быть обожаемым!
Так раздумывал Борис Сергеевич и, наконец, дня за три до помолвки решился поехать и кончить. Он постарается объяснить ей обстоятельства дела. Он начнет издалека, дипломатически… Он призовет на помощь ее любовь… Он… Она умная женщина… Она поймет…
— Да разве женщина может это понять! — с раздражением воскликнул он, прерывая свои мечты. — Разве она даст мне время развить свою идею?.. Как же! Она сейчас преподнесет порцию сцен!..
Молодой генерал кисло поморщился, воображая себе, какова будет эта «порция».