Наши нравы
Шрифт:
Грузно опустился он в наполеонку у письменного стола и принялся выводить на листе бумаги крупные каракули, имевшие некоторое сходство с цифрами.
Лакей заглянул в кабинет, а Савва Лукич все выводил каракули.
Кончил, просмотрел цифры и стал ловко отщелкивать на счетах, посуслив предварительно пальцы. То ли дело счеты! Тут Савва Лукич словно дома… Приятно было глядеть, как быстро мелькали под мощными пальцами костяшки, — только рябило в глазах.
Покончив с работой, Савва Лукич весело фыркал, подставив лицо и шею под струю свежей влаги, лившейся
— Ты, милый человек, скажи Трофиму, чтобы поскорей обладил коляску да серых коней! — приказал он лакею.
Одевшись, он, по обыкновению, зашел к матери. Старуха пристально взглянула на веселое лицо сына.
— Али опять грабить кого собрался?
— Дельце, матушка, смастерил… Сам господь надоумил…
— Ох, уж хоть господа-то ты оставь, Савва, в покое… Не господь, а дьявол смущает тебя…
— Я, матушка, теперича Хрисашке покажу… Будет помнить.
— Обидел разве?
— Он у меня, толсторожий, вот где…
— Так его грабить собрался?..
— Нет, — весело рассмеялся Савва Лукич, — зачем грабить, а только он теперь посмотрит!..
Мать покачала головой, но так любовно взглянула на Савву, что Савва вышел от матери еще веселее, чем вошел.
Он было свернул в комнату жены, но отдумал и повернул назад.
Не мог он выносить болезненной, молчаливой, покорной жены.
Впереди все ему улыбалось, так что ж за радость лишний раз прочесть безмолвный укор в этом исхудалом лице и в робком, покорном взгляде когда-то любимых глаз?
Через пять минут пара великолепных, в серых яблоках, хреновских рысаков понесла Савву Лукича с дачи в город. Покачиваясь на эластичных подушках коляски, Леонтьев рассеянно глядел по сторонам, занятый мыслями о торжестве над Хрисашкой.
— Куда прикажете? — спросил кучер, сдерживая на тугих вожжах лошадей, когда коляска, скатившись с Троицкого моста, загрохотала по мостовой.
— В департамент!
Кучер сдал вожжи, и рысаки понеслись. Он отлично знал дорогу в департамент.
Погруженный в мысли, Савва Лукич и не заметил, как Евгений Николаевич несколько раз кивал ему рукой, и очнулся только тогда, когда рысаки как вкопанные остановились у департамента сделок.
При появлении Саввы Лукича старый, седой швейцар просиял, словно под животворными лучами ясного солнышка. Он подскочил к Леонтьеву с низкими поклонами и, торопливо снимая пальто, проговорил:
— Давненько у нас не изволили бывать, ваше высокородие!
— Давненько, милый человек… Давненько… Бог грехам терпит?
— Терпит-с, Савва Лукич…
— И рыбка клюет?
Старый плут ухмыльнулся и ответил:
— Тише стало…
— Тише! — улыбнулся Савва Лукич, давая швейцару бумажку, которую тот зажал в руке. — Не гневи бога, старина!
По хорошо знакомой широкой лестнице поднимался Савва Лукич в департамент сделок, в котором почти каждый чиновник был приятелем Леонтьева. Он отсчитывал ступени, и попадающиеся навстречу чиновники весело раскланивались, останавливались и, пожимая широкую руку, приветливо
— Савве Лукичу! Давненько у нас не были.
— Давненько, милый человек… Давненько…
Вот и знакомый коридор, где чиновники курят и беседуют с посетителями попроще по душе. В длинном коридоре у окон кое-где стоят пары и тихо шепчутся. Савва Лукич весело проходит мимо, кивая головой направо и налево. Всё знакомые ребята, — славные ребята. Он хорошо знал этот департаментский шепот, — слава богу, много дел переделал он тут! — и, пройдя коридор, вошел в двери, на которых, разумеется, было написано воспрещение посторонним посетителям проникать в святилище храма сделок.
Но разве он посторонний?
Сторож так приветливо поклонился ему и с такой готовностью распахнул перед ним двери в хозяйственное отделение департамента сделок, что Савва Лукич весело потрепал сторожа по плечу и сказал, что еще увидит его.
При входе Саввы Лукича в отделение все радостно подняли на него глаза, и лица всех осклабились тою приятной улыбкой, которая словно бы говорила: «Вот бог и подал нашему брату!»
Все низко поклонились, а Савва Лукич, пожимая всем руки, шутливо бросал по сторонам:
— Строчите, строчите, ребятушки. Детям на молочишко настрочите. А приятель-то мой, Егор Фомич, где?
— У директора… Сейчас придет!
— А может, не скоро? Вы, ребята, не морочь, а то уйду…
Все засмеялись в ответ на шутку.
Савва Лукич присел у стола, на котором лежала груда дел в синих обертках. За столом сидел молодой человек и приветливо спрашивал:
— Премию получать?
— Нет, милый человек, другое дело, а насчет премии срок не вышел, а то бы нужно… Нынче мошну порастряс.
Лицо молодого человека приняло вдруг серьезное выражение.
— Если вам нужно, Савва Лукич… — начал он вполголоса.
— Обработаешь?
— Для вас, Савва Лукич, сами знаете…
— Знаю… Ты у меня, брат, верный приятель… Обработывай…
— Срок когда?
— В сентябре с вас, со строчил, сотню тысяч получить…
— Авансом угодно?
— Как хочешь. Аванец так аванец! Я и не думал о премии, а ты таки, спасибо, напомнил!
Молодой человек куда-то скрылся и через пять минут вернулся обратно.
— Можно! — проговорил он тем же полуголосом. — Мы выдадим вам сегодня, а вы завтра, что ли, пришлете удостоверение из завода, что столько-то рельсов отработано.
— Ладно… ладно… А вот и приятель! — проговорил Савва Лукич, протягивая руку пожилому маленькому чиновнику с самым обыкновенным, простым лицом и маленькими серыми глазками, скромно опущенными долу…
Этого маленького скромного человечка все дельцы знали хорошо и старались его задобрить. В своем департаменте он был настоящим воротилой и работником, и если Егор Фомич обещал, хотя бы сам министр отказал в чем-нибудь, то проситель был спокоен, потому что «Егор Фомич обещал». Должность у него была невидная, вроде столоначальника, а сумел он сделать свою должность такою, какую многие охотно бы купили тысяч за двести, да Егор Фомич не продавал.