Наследие Иверийской династии
Шрифт:
Я тяжело вздохнула, мысленно давая обещание Жорхе не натворить бед.
— Ты верно заметила, что нарушила десяток приличий, но при этом осталась жива. Не так и сложно, верно? — подошёл Ренуард, накинул мне сюртук на плечи. Стязателя он не заметил. — Я готов принять на себя весь гнев Првленской за то, что научил вас плохому, леди… Эстель-Горст. Хотя это вопрос открытый — кто из нас на кого окажет худшее влияние.
В голубых глазах мелькала насмешка и лёгкое превосходство. Ренуард открыто забавлялся. Я могла бы ответить ему, сколько раз мои авантюры выходили не только рамки приличий, но и границы законов, сколько раз я была на волосок от смерти и видела гибель друзей. Сколько глупостей совершила, что эта выходка — невинная шалость действительного дерзкого юнца. Но такой речью
— Теперь я знаю, что слухи о твоей трусости явно преувеличены, — я потёрлась щекой о лацкан сюртука.
Одежда Батора пахла океанским бризом, немного религиозной амброй, вином и чем-то острым, перечным. А он сам — юношеским задором, приключениями и живым любопытством. Парень подал мне локоть, и я легко на него оперлась. Мы ступили на освещённую дорожку Сада Грёз. Впереди мелькнули башни-цветы святилищ.
— Подумаешь, трусость, — хмыкнул Ренуард. — Я её совсем не стыжусь. Хотя качество мужчины в Квертинде издавна определяется его военными и постельными заслугами. Принц Галиоф Иверийский, погибший в расцвете сил — символ мужества и идеал женских грёз. Люби красивых женщин, развяжи войну, доблестно погибни в бою — и вот, ты уже герой современности. Пока что я преуспел только в первом.
Я, как и учили, хихикнула и посильнее запахнула полы сюртука. В саду было прохладно и тянуло сыростью.
Мы недолго погуляли по подсвеченным низкими фонарями дорожкам и остановились у телеги, груженой цветочными кадками, корзинами с тарокко, гроздьями винограда и фонарями-подсвечниками. Этот маленький пир намекал на то, что даже побеги у Лаптолины Првленской были тщательно спланированы. Но Ренуард принял это как должное. Он нашёл среди этого добра пузатую, перевязанную лентой бутылку вина, зубами вытащил пробку. Сначала предложил мне, но, получив отказ, сам приложился к горлышку. Запрыгнул на телегу, отчего та угрожающе зашаталась, поймал равновесие и, подвинув горшки с цветами, улёгся прямо на кузов. Приглашающе похлопал рядом с собой. Я снова отказалась.
— В День Династии принято славить королей и их величайшее наследие, — осторожно заметила я, боясь сболтнуть лишнего. — И признаваться в любви королевству. Тебе не нравятся традиции Квертинда?
Ренуард снова рассмеялся. Хотя вопрос не был весёлым. Но я тоже вымученно хихикнула, будто поняла, в чём шутка.
— Традиции погибать? В самом деле? — он удивлённо поднял обе брови. — О Вейн, конечно же, нет! Твой ментор и Преторий втянули Квертинд в войну только ради того, чтобы блеснуть боевой мощью и доблестью. Офицеры гордо именуют это верноподданством и служением. Честолюбивые засранцы! — он снова глотнул из бутылки. Батор явно напивался. — Они внушают мне, что я должен испытывать стыд за то, что танцую на балах вместо того, чтобы украшать своими кишками кипарисы в Данужском лесу. Но, Семеро Богов, кому хочется подыхать за великую идею? Даже если идея это — Квертинд. Если ты вдруг мужчина и при этом не хочешь воевать — ты обречён на жизнь в ощущении лёгкой вины.
— Поэтому ты предпочитаешь жизнь в хмеле баторского вина, — заметила я, когда он снова выпил.
— Дерзишь сыну консула Верховного Совета! — Ренуард сверкнул белыми зубами, светлые глаза открыто смеялись надо мной.
— А ты похитил мейлори Кирмоса лин де Блайта, — не осталась в долгу я.
— Да, — подтвердил Ренуард и отчего-то погрустнел. — Его мейлори.
Повисла неловкая пауза. Каждый из нас подумал о чём-то своём. И когда мои мысли снова начали возвращаться к тому, как долго я ещё смогу обманывать саму себя и тешиться мыслью, что у нас с… с Кирмосом может что-то получиться, я решительно вцепилась в мужскую одежду, вдохнула чужой, но приятный запах, подошла к Ренуарду и села у его ног, на самый край цветочной телеги. Расправила юбку, аккуратно разгладив вышивку.
Нужно было завести беседу. И лучшей темой для разговора с мужчиной, по заверениям Лаптолины, был разговор о нём самом.
— Ни за что не поверю, что Ренуард Батор, сын Его Милости консула, ни капли не амбициозен, — тщательно проговорила я. — Наверняка у тебя тоже есть желания. Идеи. Чего ты хочешь? В чём видишь смысл существования?
— Точно не в сражении, — скривился Ренуард. Он хотел ещё раз глотнуть, но передумал, поставил бутылку перед собой. Повернул её одним боком, другим, изучая надписи на этикетке. Согнул ногу и устроился удобнее. — Скорее... в развитии. Я человек новой эпохи, мне не по душе вечная империалистическая гонка. Преторию стоит сосредоточиться на внутренних проблемах королевства и его образовании. Выстроить дороги даже в самых далёких уголках Квертинда, протянуть канализации и уличное освещение. Пустить по всему материку новые дилижансы и дирижабли. Ты слышала о дирижаблях?
Он скосил на меня хитрый взгляд.
— Никогда, — мотнула я головой.
Конечно же, соврала. Куиджи рассказывал мне о летающих по воздуху кораблях, но прямо сейчас мы вели игру, в которой были свои правила. Моя роль — слушать и благодарно кивать. Задавать вопросы. Ну и вовремя хихикать, конечно.
— Я бы прокатил тебя с ветерком на дирижабле, — Ренуард прищурил один глаз. Он как будто разволновался и повысил голос. Даже приподнялся на локте. — Никакой магии! Достижение тимберийской науки. Вот где люди научились существовать ради самих себя и мира, ради будущего. Они живут прогрессом, торговлей, смело смотрят в новое время, и это меняет их. За это можно пожертвовать даже магией. Тимберия не воюет уже больше ста лет, но это одно из самых передовых государств, мне известных. Их опыт стоит освоения. Война же — результат глупости политика.
Я хмыкнула и опустила голову. В ночной тишине сада вышло слишком громко, и Ренуард заметил.
— Ты не согласна со мной? — осторожно спросил он.
— В твоих рассуждениях есть смысл и искра, — уклончиво ответила я.
— Оставь эти ужимки, — махнул рукой Ренуард. — Наше знакомство началось с правды, предлагаю ею же и продолжить. Что ты думаешь об этом на самом деле?
— Я думаю, у тебя неплохо подвешен язык, — честно выдала я, как он и просил. — И что ты не слишком-то предан государству для сына одного из консулов Верховного Совета.
О да, теперь я умела не просто лицемерить, а делала это виртуозно. Всё, как по розовому учебнику госпожи Првленской. И это отменно работало.
— Поэтому-то я вечно сбегаю, — поделился Ренуард, подтверждая мои мысли. — С балов, с приёмов, от навязанного общества. От женитьбы.
Он перевернулся на спину и заложил руки за голову. Посмотрел в небо, усыпанное звёздами. И продолжил:
— Квертинд ненавидит тех, кто ему недостаточно предан. Если ты вдруг не присягнул наследию Иверийской династии, не воздвиг себе идолов и убеждений, ты не нужен королевству. Ты вроде третьего ботинка.
— Лишняя деталь в отлично работающем механизме, — вспомнила я чужие слова, что когда-то слышала такой же ночью в День Династии.
— Отлично сказано! — обрадовался Ренуард. — Весьма ёмко и точно.
— У меня есть… некоторый опыт, — я придвинула ближайший горшок с тюльпанами, солнечными нарциссами, яркой листвой и земляникой.
Сморгнула пелену перед глазами и прошептала:
— Sol dabo nens-se. Eman miсhi'tum del Rewd.
Мелькнула зелёная магия, и фиолетовый подснежник охотно вытянулся за пальцами. Я тут же его сорвала и вручила Ренуарду. В знак того, что я прекрасно понимала его. Как и Кааса когда-то. Как и себя прежнюю. Но только теперь я знала, что подобные рассуждения — не новы. Это вечные терзания юной души, страдающей от одиночества. Или безделья. И мне самой было невыносимо, просто до скрежета зубов и зевоты скучно. Каждый из встреченных мною людей по-своему хотел изменить мир. Кроме… кроме того, кто разговорам предпочитал дела. Кроме того, кто знал: Квертинд великолепен и так огромен, что стоит того, чтобы за него погибать. А мы, растерянные дети, бьёмся мотыльками о его пламя, теряемся в постоянных поисках ориентиров, якорей, страховок. Каково мне было теперь узнать, что однажды я единолично владела главным кумиром и героем Квертинда? Каково осознать, что никто и никогда не сможет с ним сравниться в моей жизни? Паршиво. Но необходимо.