Наследник императора
Шрифт:
Царь, давно опередивший отряд Сабинея, теперь встречал гостей-пленников, стоя на террасе дворца, – огромный, сутулый, будто придавленный к земле непосильной тяжестью. Длинные, седые уже волосы рассыпались по плечам, мешаясь с завитками еще хранящей рыжеватый оттенок бороды. Снова Приск отметил холодный, почти безумный блеск в глазах повелителя даков: как будто Децебала изнутри медленно сжигал неугасимый огонь.
– Рад приветствовать тебя, легат Гней Помпей Лонгин. – Децебал говорил так, будто не видел Лонгина и его спутников у подножия Баниты, и только теперь они встретились впервые. Царь сделал широкий жест в сторону распахнутой дубовой двери. – Приглашаю на трапезу тебя и твоего центуриона.
Один из коматов тут же оттеснил вольноотпущенника.
– А также Асклепия, – уточнил Лонгин.
Царь глянул на дрожащего то ли от страха, то ли от холода грека.
– Не сотрапезник для воинов, – заметил царь. – Лишь избранные допускаются к трапезе царя, с рабами, даже бывшими, царь за один стол не садится, в отличие от вас, римлян. Я велю накормить его, но в другой комнате.
Лонгин помедлил и кивнул, Асклепия тут же увели на кухню.
Во дворце было не только тепло, но и дымно; видимо, нелучшая печь стояла на царской кухне. Столовую же обогревали три бронзовых жаровни с алыми, слабо тлеющими углями, волны мягкого тепла растекались от них и ласкали, будто женские руки. Один из прислужников все время подносил из очага новые угли.
После холода дороги обволакивающее тепло царской трапезной погрузило Приска в состояние почти сладостное – смесь легкой дремы и блаженной сытости.
За столом, кроме царя, восседали еще четверо даков. Подле Децебала было место его младшего брата Диега. Диег – испытанный воин, о котором сказывали, что он командовал армией даков в битве близ Дуростора [49] . За столом Диег почти все время молчал, лишь иногда вставляя пару слов, и к концу обеда Приск так и не понял, что у него на уме. Однако помнил, что человек этот дрался рьяно. Его фалькс пустил столько крови, что ею можно было наполнить целую амфору.
49
Битва при Адамклисси. Место, где теперь установлен Трофей Траяна.
Рядом с дядей расположился младший сын царя Котизон – годами и силой уже воин, но лицом еще мальчишка. По другую руку от Децебала сидел немолодой знатный дак в суконной шапке, круглолицый, толстогубый, с выдающимся вперед лбом и тяжелыми надбровными дугами. Этого человека Приск вроде бы видел прежде, но не мог вспомнить, как того звать. Когда царь, обращаясь к нему, назвал дака Везиной, Приск вспомнил наконец, что видел этого человека на поле боя, когда пилеат швырнул в атаку на римские легионы плохо обученных крестьян и охотников, бездарно построенных по римскому образцу. Приск был уверен, что это отец того парня, что пытался принести центуриона в жертву Замолксису.
«Жаждущий стать верховным жрецом», – напомнил Приск сам себе. Судя по всему, этот человек был очень опасен.
Четвертым из даков за столом занял место Сабиней, обычный комат, которого Децебал, видимо, приблизил к себе исключительно за смелость и преданность.
Стол был заставлен дорогой посудой – серебряные и золотые кубки тончайшей греческой работы соседствовали с чашами, созданными руками местных мастеров. Особенно часто на дакийских чашах встречался узор из сплетавшихся друг с другом змей или орлиные головы образовывали рисунок, похожий на греческие орнаменты, имитирующие волны. Кроме золота и серебра, стол украшали стеклянные кубки – в основном привозные, но два были наверняка местной работы: царь намеренно поставил их перед Лонгином и Приском, дабы демонстративно подчеркнуть: не смейте кликать нас варварами, мы и такое умеем!
– Ты не представляешь, Лонгин, как я рад, что ты очутился у меня в руках. – Царь поднял кубок, будто приглашал Лонгина выпить за собственный плен.
– И я этому почти что рад, царь, – ответил легат. – Прежде мы часто встречались с тобой и беседовали по-дружески.
– Называй благодетеля нашего Децебала царь царей, – тут же одернул легата Везина. – А меня – первым и наилучшим другом царя.
– Римские императоры не оказывают подобной милости дакийским властителям, – заметил Лонгин.
– Буребиста носил этот титул, – напомнил Везина. Неясно было, хотел он таким образом подольститься к царю или просто давал о себе знать склочный характер. Хотя и не исключено, что требование исходило от самого Децебала, а Везина его лишь озвучил.
– Так именовал Буребисту Гней Помпей Великий, – уточнил Лонгин. – Но Помпей Великий – не римский принцепс. В те печальные дни Республику раздирала гражданская война, Помпей искал у Буребисты помощи – ему нужны были войска и деньги, так что Помпей готов был оказать правителю даков и гетов подобную милость. С тех пор как царство Буребисты распалось, самое лестное обращение, которое мог предложить дакийскому царю римский император, – это «друг и союзник римского народа». Котизон во времена Августа получил подобную милость. Нынешнему правителю Дакии также была оказана эта честь, царь. Я могу обращаться к тебе так: царь Децебал, друг и союзник римского народа, – говорил Лонгин негромко, но твердо, однако без надменности или снисходительности в голосе.
Приск сидел подле Лонгина с окаменевшим лицом, едва сдерживая улыбку: вот так, будучи пленником, устроить дакийскому царю урок истории – для этого надо было обладать немалым мужеством. Или – быть в самом деле очень нужным человеком. При свидетелях Лонгин не станет показывать свое истинное лицо. Лишь наедине. С глазу на глаз. Приск пытался придумать, как ему уличить Лонгина, но на ум ничего пока не шло.
– Эти земли полны богатств, а наши воины – лучшие воины в мире, – тут же кинулся в спор Везина. – Никто более ни в германских землях, ни в скифских не сравнится с царем Децебалом. Даже царь Парфии Пакор слабее его и беднее. Что касается меня, то под моим надзором находятся не только крепости, но и все поставки зерна.
Своим назначением Везина хвастался не зря: было оно по нынешним временам действительно почетным: после утраты плодородных земель в долине Алуты в горных районах наверняка начались перебои с подвозом хлеба. Центурион подумал, что он бы на месте Децебала не только не приблизил к себе этого человека, поручив самое ответственное дело, но и попросту выгнал бы его взашей. Но, видимо, лесть, как в Риме, так и в Дакии, оставалась самым ценным качеством.
– Одно я не пойму, – продолжал Лонгин, проигнорировав монолог Везины, – как может друг и союзник римского народа поступать столь вероломно с легатом императора и его спутниками.
– Ты видел сегодня людей в моей столице, Лонгин? – спросил Децебал, и глаза его полыхнули совершенно бешеной яростью. – Это беженцы: те, кого римляне выгнали с насиженных мест, после того как моей брат Диег простирался униженно ниц перед римским Сенатом, после того как император Траян справил триумф в честь победы надо мной и прибавил к своему имени титул Дакийский. Сколько золота вы награбили в хранилищах Апула? Сколько оленьих и медвежьих шкур, сколько зерна, серебра и золота вы увезли в свой ненасытный Рим? Мои люди ловили для вас живых медведиц с медвежатами, рысей и волков, чтобы грозные звери издыхали в муках на ваших аренах на потеху толпе, которая позабыла, что такое настоящая охота, и уж тем более позабыла – что такое война. Но вам и этого мало – вы лишили мой народ очагов, вы разбили наши святилища близ крепостей, порушили наши каменные столбы, отмеряющие время, дабы мы не ведали, когда сеять и когда убирать хлеб, когда наступает время праздников, а когда реки принесут в долины высокую воду. Так о каком вероломстве ты говоришь?