Наследник императора
Шрифт:
По утрам большой отряд даков строился на террасе за воротами, вперед выходил предводитель, доносилось пронзительное завывание рогов, и… начинался танец. Всегда один и тот же, с отбивание ритма, с громким единым воплем из сотни глоток, с топаньем в землю так, что казалось, сама земля должна была содрогнуться. Предводитель с дубиной, выкрашенной красной краской, выкрикивал команды, в ответ даки выли, кричали, свистели, орали во всю глотку и тоже размахивали дубинами. Если это и был танец, то он очень походил на бой с противником, который пока еще не появился.
«Но очень скоро появится…» – отмечал про себя Приск.
Выломанные в карьерах камни с необыкновенной легкостью на волокушах затаскивали наверх по снегу. Пока что их складировали там, где весной начнут достраивать укрепления, и почти насмехались над римлянином, наблюдавшим, как тащат дубовые бревна и доски для новых створок западных ворот.
Только теперь сделалось ясно, как варвары поднимали на эти высоты глыбы известняка и андезита, практически не имея дорог – ибо дорогами зимой им служили всего лишь узкие просеки, по которым на волокушах или просто по снегу затаскивали на вершину горы тяжелые камни и цельные столбы. Опять же по снегу поднимались в столицу караваны с зерном: везли из долин пшеницу, просо, бобы в больших, местной работы кувшинах, засыпали огромные хранилища в самой крепости и сакральной зоне за восточными воротами. Готовились к осаде. Сармизегетуза не желала склонять гордую, увенчанную облаками голову ни под чью властную длань.
Но приходили караваны не только с зерном.
Однажды утром раздались вопли, радостный вой, пронзительные звуки рогов. В западные ворота Сармизегетузы входило воинство – возглавлял его молодой пилеат в чешуйчатых доспехах верхом на вороном длинноногом жеребце, каких прежде у даков Приск если и видел – то редко. По тому, как конь нервничал и пытался повернуть совсем не туда, куда направлял его всадник, можно было догадаться, что жеребец – недавняя, только что взятая в походе добыча. Еще несколько всадников следовали за предводителем, а уж потом гнали связанных веревками ободранных, обмороженных и грязных пленников. Женщины и мужчины, многие босые, брели по снегу, воя от боли и ужаса. Мужчины почти все ранены, многие женщины – избиты.
Римляне? Нет, эти широколицые пленные не походили на римлян. Судя по длинным льняным рубахам и шароварам мужчин, опять же длинным, изорванным платьям женщин, можно было предположить, что это, скорее всего, сарматы. За пленными вели навьюченных добычей мулов, гнали коней и скот. Кони, скотина, значит, точно сарматы. Их жилые повозки даки бросили за ненадобностью, взяли только самое ценное – золото, скот, пленников. Несколько конвоиров нарядились в трофейные доспехи – длинные рубахи из плотного льна, обшитые на манер перьев пластинами из нарезанных и выглаженных кусочков рога. У одного из даков Приск заметил длинный, явно трофейный контус.
– Языги… – услышал Приск возглас стоявшего подле него Рыси.
Языги? Сарматское племя, поселившееся на землях близ Данубия в устье Пафиса [52] , как именовал эту реку Плиний Старший в своей «Естественной истории». Помнится, еще летом Лонгин рассказывал о стычке даков с языгами. Вожди языгов жаловались на несправедливость Траяну, но Децебал не желал оставить это племя в покое и устроил зимой новый набег.
– Децебал! Децебал! – закричали вдруг десятки голосов.
52
Пафис – современная река Тиса. Языги, выйдя из своих степей, добрались сюда во время миграций и осели в этих землях, поочередно враждуя то с римлянами, то с даками.
Приск обернулся. От дворца спускался дакийский владыка в развевающемся плаще с бахромой, из-под суконной шапки змеились седые пряди длинных волос. На груди царя сверкало золотое изображение Диоскуров [53] .
Возглавлявший отряд всадник соскочил на землю и почтительно поцеловал Децебалу руку. Судя по тому, как походил командир отряда лицом на царя, это был его старший сын.
– Скориллон – смелый воин! – восторженно воскликнул Рысь.
– Наследник Децебала? – спросил Приск.
53
Диоскуры – это, разумеется, римское название фракийских всадников. Как именно даки называли своих богов, которых изображали всегда верхом на конях, – неизвестно.
– Пока еще нет. Слишком молод. Чтобы получить в наследство отцовское царство, ему придется доказать свое мужество и силу.
Пленники завыли от ужаса и повалились на землю – лицом вниз.
– Языги получили по заслугам, – ухмыльнулся Рысь. – Прошлым летом приезжали их вожди, набрали у царя золота и убрались назад в свои болота, а ни лошадей, ни конницы, как обещались, не прислали. Царь карает за лживые обещания.
Похоже, Рыси нравилось подобное «мечное» правосудие. Приск же отметил другое: если вожди языгов решили, что могут взять золото у Децебала и исчезнуть, не выполнив обещаний, значит, плохи дела у правителя Дакии.
В этот день над Сармизегетузой плыл жирный запах мяса, Лонгину и его спутникам Рысь принес на серебряном блюде куски мяса, приготовленные с диким чесноком и луком.
– Надеюсь, это не человечина, – пошутил Лонгин, но мяса есть не стал, предпочтя творог, молоко и хлеб.
Приск же от баранины не отказался.
Охранники последовали примеру Лонгина и тоже есть мясо не стали. Рысь пояснил свой отказ тем, что следует давнему запрету Деценея на употребление в пищу мясного. Хотя в нынешние времена, особенно зимой, редко кто эти запреты соблюдает, но воину, входящему в личную стражу верховного жреца, не подобает есть мясо и пить вино. Приск мысленно возразил: верховный жрец – тот же Децебал, одним его подданным дозволено есть мясо, другим – нет, нелепость выходит. Но вслух сомнения высказывать не стал: его, римского центуриона, несуразицы местных обычаев не касались. Во всяком случае – пока.
Вечером Приск видел, как нескольких пленников увели в восточные ворота, и вслед за ними из крепости ушли почти все мужчины, после чего ворота закрылись. В вечернем морозном воздухе разнеслись пронзительные вопли рогов, потом – короткий, отрывистый и полный ужаса человеческий крик заставил невольно поежиться, а прикатившийся следом многоголосый рев толпы был ожидаем и почти не удивил.
Центурион мог только догадываться, что именно произошло за стеной и как оборвалась жизнь человека. Сам он счастливо избегнул подобной участи. Но – кто знает – быть может, все еще впереди.
Судя по всему, этому парню повезло – смерть его была быстрой.
Приск увидел ее среди дакийских женщин – она вместе с подругами принесла продукты для римлян и теперь стояла чуть в стороне, потупившись. Живот выпирал под длинной складчатой юбкой из красной шерсти. Кориолла! Две ее спутницы, годами гораздо старше, лет по тридцати, о чем-то спорили друг с другом, а юная женщина стояла чуть в стороне и гладила ладошкой выпуклый живот. На ней были две туники – верхняя из грубой шерсти, без рукавов, нижняя – белая, из тонкого льна с рукавами до самых запястий. Белый плащ из плотной ворсистой шерсти спускался до самой земли. Голова обмотана красным платком, на шее сверкало ожерелье из золотых монет. Как успел заметить Приск, многие дакийские женщины носили украшения из серебра – но золото было редкостью, исключением даже [54] .
54
Добыча и обработка золота была царской монополией в отличие от обработки более распространенного серебра.