Наследник императора
Шрифт:
На другой день, когда за ним никто не наблюдал, Приск внимательно разглядел подаренную Флорис монету. Была она золотой, но странной чеканки – на одной стороне изображен был римский консул, два ликтора шествовали впереди и позади него. Подписано же было – «Козон» греческими буквами. Какое отношение Козон имел к римскому консулу и этой, возможно, римской монете, центурион не ведал. Подле имени Козон слева виднелась латинская буква «B» и еще одна – какая – не разобрать. На другой стороне изображен был орел, сидящий на скипетре. В одной из лап гордая птица сжимала венок. Приск еще раз внимательно оглядел монету. Или все же здешняя чеканка?
Центурион хотел показать Лонгину монету, но потом передумал. Он и про встречу с Флорис ничего не сказал.
Посему изумился, когда легат спросил его вечером:
– Значит, отыскал девицу…
Приск молчал, ожидая, что последует дальше.
– Ты давно искал свояченицу по имени Флорис, – напомнил легат о первой их встрече. – А сегодня одну женщину так окликнули ее спутницы. Именно ту, с которой ты достаточно долго беседовал.
Ну да, конечно, сидя на террасе, легат отлично их видел, хотя и не слышал разговор.
– Долго? – переспросил ошарашенный Приск, пытаясь сообразить, не подверг ли он Флорис опасности.
– Она сможет нам помочь? – продолжил свой допрос легат.
– Не знаю… ей скоро рожать.
– Не так уж и скоро – месяца через два, судя по тому, как она ходит.
Приск вдруг разозлился. Право же, легат сам потребовал, чтобы они залезли в эту дурацкую ловушку, а теперь хочет использовать несчастную девчонку, которую они, солдаты Рима, не защитили от унижений и плена.
– Рисковать ее жизнью не буду, – заявил Приск.
– И не надо. Но кое-что она для нас может сделать, не так ли? – Что-то вкрадчивое, липкое, обволакивающее появилось в голосе Лонгина, и Приск отвернулся, чтобы скрыть гримасу отвращения. Он не хотел втягивать Флорис в опасное предприятие, но понимал, что вынужден будет это сделать. Без ее помощи, хотя бы минимальной, им отсюда не выбраться.
– Говорят, женщины у даков отчаяннее мужчин, – принялся рассуждать тем временем Асклепий. – Что у даков, что у роксоланов, ни одна не выйдет замуж, прежде чем не убьет какого-нибудь мужчину из врагов. Спросить надо будет милую Флорис – кого убила она, дака или римлянина, кто теперь ей за врага?
– Старые басни, – фыркнул Приск. – Наверняка такого обычая давно уже нет, канул в Лету.
– А вот и есть, – засмеялся Асклепий, – нарочно спрашивал у здешних. Говорят, зимой собираются несколько ватаг да оправляются либо к языгам, либо в Паннонию, либо в Мезию – нарочно искать девкам поживу – чтоб отведали они крови. Говорят, после этого у здешних амазонок рождаются смелые воины. Право же стоит узнать – так ли свободны в нравах дакийские девицы, как у фракийцев на юге: те могут до свадьбы жить с кем пожелают и только после свадьбы честь свою строго блюдут.
– Тебе даки яйца не отрезали за весь твой интерес? – поинтересовался Приск.
– Вроде как на месте, – похлопал себя по низу живота Асклепий. – Вот только житья спокойного не дают. Ты бы попросил своего приятеля-дака, чтобы прислал нам парочку девок на забаву.
После того как Лонгин пошел на поправку, вольноотпущенник сделался необыкновенно нагл и развязен, как будто опасность уже миновала, и единственным их спасителем был именно он, Асклепий.
Центурион же пока не видел из сложившейся ситуации никакого выхода.
Вскоре Лонгин смог более или менее самостоятельно передвигаться по дому и даже начал устраивать небольшие прогулки. Охранники следили за ним вполглаза – куда может удрать изувеченный болезнью немолодой человек в этих местах да еще зимой? Лицо легата, еще недавно гладкое, румяное, теперь посерело, полнота сохранилась, но из плотной, здоровой сделалась отечной, стариковски-дряхлой.
– Ты посчитал, сколько человек живет за восточными воротами? – спросил Лонгин у Приска во время очередной прогулки, которая для легата заключалась в нескольких шагах близ дома – при этом легат непременно опирался на палку и на руку молодого центуриона.
– Я видел однажды, как из ворот вышли два раза по двенадцать новобранцев с командирами и столько же опытных коматов. Там наверняка живет немало народу. Хотя сейчас не больше пяти сотен, – ответил Приск.
– Почему так решил?
– Полагаю, за стеной еще одна крепость – больше этой. Как в Блидару. Но людей там сейчас немного: хлеб для них пекут вон в той печи! – Приск едва заметно повел в сторону пекарни подбородком. – По утрам уносят в корзинах. Я сосчитал корзины. Едят даки наверняка примерно столько же, сколько наши легионеры. Значит – их там не более пятисот человек.
– Неплохо, центурион… неплохо. Не зря тебе дали чин в таком юном возрасте вопреки обычаю. А что у южной стены? Разглядел?
– Там монетный двор. Чеканят монеты.
– Римские денарии?
– Именно. Рысь как-то хвастался царским подарком. Забавно. Как я понял, царь не платит своим воинам – он их одаривает. Когда захочет.
– К стене подходил вплотную?
– Стена была разрушена, теперь ее строят наново.
– Хотели сначала соблюсти договор, но быстро передумали? – Лонгин дернул ртом, что должно было обозначить улыбку.
– Вроде того. Но, как я понимаю, сверху кладка тонкая, из известняка, без промежуточной набивки – потому как не успевают утрамбовать… Известняка же у них вдоволь – подтащили по снегу из других мест.
– Не успевают утрамбовать… – Лонгин вцепился в это замечание центуриона, как волк в кусок сочного мяса. – До чего не успевают? До лета? До начала войны?
В этот момент Приск увидел Флорис, что шла с тремя женщинами к дому пленных. Женщины несли обычные дары: хлеб, молоко и сыр.
– А вот и местные красотки, – сказал Приск громко. Как он подозревал, оба охранника неплохо понимали римлян, так что речь предназначалась скорее для даков, нежели для Лонгина. – Правда, все они тут большие скромницы, почти что ничего не говорят, но как смотрят!