Наследник Тавриды
Шрифт:
— Кровь великого князя скрепит союз между народами, — повторил Бестужев, мелко дергая правым усом. От объяснений с ляхами у него начинался нервный тик.
— Мы предоставляем вам свои каналы связи с европейскими обществами, соглашаемся действовать одновременно, уничтожить расквартированные в Польше русские войска…
— Блокировать! — подскочил Бестужев. — Уничтожить мы просим одного Константина.
— Нам же видится наоборот. — Гродецкий выпустил в лицо собеседнику клубы едкого дыма, отчего слабый грудью поручик закашлялся.
— Так вы берете на себя Константина?
— Мы подумаем.
Варшава.
В дверь постучали. Константин Павлович вздрогнул. Вечер разливался над озером в Бельведерском парке. Шелест листвы стихал, и дубрава наполнялась слабыми сумеречными тенями. Чувство покоя отхватывало сердце при взгляде на умиротворяющие картины. Почему люди не живут так же радостно и скромно, как трава и птицы? Почему полны зависти и взаимных обид?
От него уехал брат Николай. Они никогда не были дружны. Сказывалась разница в возрасте. И заносчивый характер младшего. Почему он, Константин, второй сын государя, должен уступать право на трон? Потому что попался в хитро сплетенную сеть?
Дверь приоткрылась. Генерал Курута просунул в щель кудлатую голову.
— Ваше высочество, граф Станислав Потоцкий просит принять его.
Константин вздрогнул. Вот уже третий год он не встречался с этим человеком. Гроссмейстер Великого Востока Польши. Собственной персоной. Какая честь!
В кабинет вслед за Курутой вошел высокий, стройный человек с лицом почти идеальной лепки. Его движения были исполнены достоинства, а голос, когда он поздоровался, — уверенности. Умные глаза смотрели пристально и понимающе. Без настороженности. А остеречься стоило. По долгу службы цесаревич преследовал таких, как незваный гость.
Впрочем, делал это неохотно, о чем знала вся Варшава.
— Ваше высочество простит мою дерзость, — начал граф, присаживаясь. Хотя ему никто этого не позволял. Пустая формальность. Его градус был так высок, что особы императорской фамилии могли бы сами постоять в его присутствии. — Осмелюсь напомнить вам наш разговор двухлетней давности.
В ноябре двадцать второго года имущество масонских лож Варшавы было конфисковано. В Вильно полиция сжигала на улицах гробы, семисвечники, звезды, мертвые головы и еще много чего из ритуальных предметов. Именно тогда Потоцкий, улучив момент, сказал великому князю:
«Вы разоряете людей, влияние которых еще может вам пригодиться».
Пришел час.
— Мы внимательно следили за визитом его высочества Николая Павловича, — гость улыбнулся. — И мы услышали ваш призыв.
— Призыв? — повторил Константин.
— Не отказывайтесь. То, о чем молчат уста, можно сказать иначе.
Напрасно Никс надулся, думая, что спектакль предназначен для него. Те, кому слал приветы со сцены цесаревич, увидели и поняли. Он не мог гласно объявить истину, но хотел, чтобы о ней догадались. И ужаснулись несправедливости.
— Каковы ваши предложения? — с легкой усмешкой спросил Константин.
— Это зависит от того, каковы ваши нужды.
Собеседники несколько мгновений смотрели друг на друга.
— Вас лишили прав, — вкрадчиво продолжал гость. — Их можно вернуть.
— Как? — Цесаревич набычился.
— Наши возможности обширны. Ведь не думаете же вы, что подписка о неучастии в ложах может заставить наших братьев прекратить работы?
Константин покачал головой.
— В Петербурге, так же как и в Варшаве, великое делание продолжается. Пусть тайно, — кивнул граф. — Наши братья помогут вам в обмен на некоторые договоренности.
— Какие?
— Вы догадываетесь, что большинство ваших офицеров — члены лож? Они поддержат вас в критический момент, когда встанет вопрос о короне. То же произойдет и в столице империи. Но при одном условии. Если вы согласны вступить на престол, как конституционный монарх, и гарантировать свободы, вас встретят колокольным звоном.
Повисла пауза.
— Я хочу подумать, — произнес цесаревич.
— Конечно, — улыбнулся Потоцкий. — Только не слишком долго. Ведь предложение может быть сделано не только вам.
Глава 4
Толки
Москва.
— Чтобы книга продавалась, ее надо продавать! — Похоже, эта простая истина не приходила в голову собеседникам Полевого. Издатель диву давался их высокоумной наивности. А в запасе были еще и благородное негодование, аристократическое чистоплюйство, презрение к выгоде и забота об общественном благе. Судьба «Фонтана» ничему не научила!
Беспутный братец Сверчка — Левушка — не скрывал списков, и когда пришло время покупать книгу, владельцы копий не спешили раскошеливаться. Половина тиража застряла на складах.
— Впору пойти застрелить Пушкина, лишь бы сбыть барахло с рук!
Такого кощунства супруги Вяземские простить не могли и с негодованием воззрились на гостя. Его простонародная манера резать правду-матку никак не вязалась с убранной цветами и китайским фарфором гостиной княгини Веры. Работа над «Телескопом» шла полным ходом. Полевой приезжал в Большой Чернышевский переулок за материалами. Князь Петр Андреевич почти не разгибался над столом. Добрая половина того, что должно было составить первый номер, принадлежала его перу, другая — корреспонденция Александра Тургенева. Но мысль пристроить «Онегина» — ну хоть куда-нибудь — не давала Вяземскому покоя. Тем более теперь, когда Сверчка загнали за Можай.
— Как вам не стыдно? — сказала княгиня Вера. — Нужно думать о несчастном поэте. Без копейки денег. Без права выезда из своей пустыни…
— Это настоящее убийство! — поддержал ее муж. — Да наша деревня хуже каторги! Ни книг, ни театра, не с кем слово молвить. Он обречен на гибель. А его талант — на забвение. И потом, на что ему жить?
Полевой едва приметно пожал плечами.
— Остаются только авторские гонорары. А у него на руках один «Онегин». Да где-то бродит по городу раздерганная тетрадь с элегиями, которую он проиграл Всеволожскому в карты.