Наследники Асклепия

Деген Ион Лазаревич

Спор с доктором Нудельманом закончился ничем. Каждый остался при своем мнении.

Сокурсники

Сколько хороших, сколько выдающихся врачей встретил я на своем пути! В том числе и в Израиле. В подтверждение этого высказывания достаточно было бы рассказать только о выпуске нашего курса. Правда, курс был необычным. Может быть потому, что представлял собой сплав фронтовиков и самых лучших учеников, с отличием окончивших школу. Из 302 студентов нашего курса 84 за доблесть на войне были награждены орденами и медалями.

К двадцатилетию со дня Победы орден получил восемьдесят пятый — Алексей Гурин. На нашем

курсе он выделялся не только своей импозантной внешностью. Он схватывал учебный материал быстрее многих других студентов. Мы не знали его биографии. Поговаривали, что до войны он был фельдшером. А на войне? У него не было наград. Его отличное кожаное пальто резко вырывалось из строя видавших виды шинелей. У кого может быть такое пальто? Конечно, не у солдата (в число солдат мы включали всех до командира роты, то есть тех, кто непосредственно был в бою). Алешу прозвали «Трофейной командой». Внешне он не реагировал на этот унизительный в нашей среде титул.

Однажды, — мы были тогда на втором курсе, — встретив меня после занятий, Леша предложил зайти с ним в забегаловку. Почему именно мне он решил рассказать свою одиссею? Не знаю. Может быть, сочетание у меня наград и ранений делало меня в его глазах достойным представителем фронтовиков? Не знаю.

После стакана водки и соленого огурца, — на большее у Трофейной команды не было денег, да и я, увы, не мог добавить, — он рассказал мне, попросив хранить это в тайне, как, будучи молодым сельским фельдшером, сотрудничал с партизанами, как выдали его, как он был схвачен немцами и отправлен подыхать в концентрационный лагерь Бухенвальд. Там он возглавил сопротивление.

Уже спустя много лет я узнал, что участники сопротивления в Бухенвальде — бельгийцы, голландцы, итальянцы, французы в своих воспоминаниях описали фантастический героизм Алексея Гурина. Русских среди описывавших не оказалось. Выжившие попали в советские лагеря. Тогда за стаканом водки я ничего не знал о воспоминаниях участников сопротивления. Может быть, не знал этого и сам Алексей. Во всяком случае, он и словом не обмолвился о героизме.

Но почему я должен хранить в тайне потрясший меня рассказ? Почему я не должен пристыдить моих однокурсников за кличку Трофейная команда? Леша объяснил, что чудом избежал смены концентрационных лагерей — немецкого на советский. Он и сейчас живет в постоянном страхе. Поэтому лучше не распространяться. А вот мне ему просто необходимо было рассказать. На следующий день, ничего не объясняя, я потребовал прекратить кличку Трофейная команда. По-видимому, требование было предъявлено в такой форме, что никто не спросил о причине, и отношение к Алексею изменилось.

После окончания института Алеша работал хирургом в Винницкой области. Пациенты обожали своего врача. Да как можно было не обожать этого умелого добрейшего толстяка?

Году в 1963-м он переехал в Киев. В первый же день он пришел ко мне поблагодарить за то, что в студенческие годы нашелся человек, которому можно было излить душу, не опасаясь за очередной арест. Нам часто приходилось работать в одной операционной. Я восхищался этим славным человеком. В день Победы в 1965 году Алексею Гурину вручили орден «Отечественная война» 1-й степени. Мы уже не ограничились стаканом водки и соленым огурцом. И мне не надо было хранить в тайне его историю. О смерти этого замечательного врача я узнал в Израиле.

Смерть догоняла еще молодых, увернувшихся от нее на войне. Из семи танкистов, учившихся на нашем курсе, трое — Яков Богуславский, Иосиф Карельштейн и Женя Эбнер — умерли совсем молодыми в Советском Союзе, Захар Коган — в Израиле. Трое, слава Богу, еще живут в Израиле — Михаил Фурман, Мэир Эльфонд и ваш покорный слуга. Не знаю, как это объяснить, но все шестеро танкистов (о себе я не смею судить) были отличными врачами.

Написал эту фразу и задумался. Почему только танкисты? Миша Волошин, с которым я познакомился еще в детском садике, был пехотинцем. Инвалид Отечественной войны. В Израиле он работал заместителем заведующего отделением в больнице восстановительной терапии. Уже эта должность свидетельствует о его врачебном уровне.

И еще два инвалида Отечественной войны Леонид Блувштейн и Давид Розин пользуются в Израиле заслуженной любовью своих пациентов. Инвалиды Отечественной войны Леонид Замиховский и Аркадий Килимник приехали в Израиль уже только военными пенсионерами. Но мне известно, какими отличными врачами они были в Советском Союзе. И бывшие воины Николай Потравный, Филипп Сельцер, Иосиф Таубер, Армант Якоби, Женя Якир — мои бывшие и нынешние соотечественники, которые не случайно избрали профессию врача. Кстати. Иосиф Таубер не только неординарный невропатолог, но и профессионально ориентирующийся в философии. Не только потому, что окончил философский факультет Московского университета.

Вероятно, несколько несправедливо, что из этой славной группы я сейчас выделю Килимника, но ведь мы родились и жили в одном городе и знали друг друга детьми. А главное — скромный тихий мальчик Арон Килимник, едва окончив пехотное училище, был назначен командиром штрафной роты. Почему? Меня удивляет мягкость этого славного человека. Врач!

Фронт не ожесточил моих друзей, а вселил в них огромный заряд сострадания, одного из основных качеств, необходимых врачу.

Но почему только фронтовики? Мой друг и однокурсник профессор Семен Резник, человек, которому до последнего своего дня я буду благодарен за то, что он познакомил меня со своей двоюродной сестрой, самой лучшей женщиной на Земле. Я знаю, что подавляющее большинство женщин прекрасны. Но ведь самой лучшей может быть только моя жена.

Какая увлекательная книга получилась бы из описания тернистого пути хирурга в шахтерском городке Снежном до заведующего кафедрой хирургии в советском медицинском институте, но еще важнее — до заведующего хирургическим отделением больницы в Израиле. Причем, это отделение он сам создал, обеспечив рабочие места для восьми хирургов, приехавших из Советского Союза (а потом — из СНГ), и подготовил для работы в Израиле более двадцати приехавших оттуда врачей. Это и есть профессор Семен Резник, создатель сшивателя кишечника, «позаимствованного» крупнейшей американской фирмой медицинских инструментов и наживающейся на нем.

Я уже рассказывал о моем друге Мордехае Тверском. Его кандидатская диссертация, единственная в Советском Союзе работа о тропической болезни фрамбезии, была признана в Москве докторской. Но израильского врача-терапевта, любимца не только пациентов и врачей, но и всех, кто с ним сталкивался, вполне устраивала степень M.D., Ph.D. — доктор медицины и доктор философии. Нет в живых славного Моти… Вдовой осталась Таня Тверская, хороший врач-педиатр, с которой мы учились на одном курсе.

Относительно много нас, однокурсников в Израиле — 38 врачей. Восемь умерли. Ежегодные, так называемые, официальные встречи с торжественным застольем. Собираемся мы и неофициально. Для этого часто находятся поводы: свадьбы детей и внуков, брит-мила и дни рождения, но, увы, и похороны, и поминки. Нет уже на наших встречах Моти Тверского, Захара Когана, Миши Волошина, Фиры Содкер, Миши Фукса, Якова Любовского, Толи Радомысельского, Шимона Финкеля.