Наследники
Шрифт:
Василь уныло побрел к палатке.
Вечером Ярошевич прочел ребятам лекцию, скорее похожую на нотацию. Как надо беречь себя в мороз, что предпринимать. Напустился на них так, что пух и перья летели:
— Энтузиасты? Ударники коммунистического труда? Ни то вы, ни другое. Невежды — вот вы кто. Да, да!
— Это, доктор, вы уж через край хватили, — обозлился Зайкин.
Тогда Ярошевич набросился на него:
— А вы, Зайкин, вообще помалкивайте. Помните, как струхнули, когда попали к нам?
Посыпались вопросы:
— А что с ним было, доктор? Воспаление совести или еще что?
— В траншее на главном корпусе его завалило. Откапывали.
— Смотри, ребята, а мы и не знали. Так, говорите, струхнул наш бригадир?
— В траншее-то я, положим, меньше испугался, чем у них, — пять врачей, столько же сестер, и все на одного. Кто колет, кто смазывает, кто какую-то дрянь нюхать дает. Тут хоть кто не выдержит…
Ребята хохотали.
Ярошевич, однако, оказался стариком подходящим. И хотя человек пятнадцать он временно удалил с трассы, на него не сетовали. Его беседы и привезенные диафильмы давали и пользу, и некоторое развлечение. Да и как-то спокойнее себя чувствуешь, когда топчется среди бригад этот старикан с желтым саквояжем в руке.
Так жила трасса.
Лебяжье жило иначе — беспечно, весело. Уже несколько дней строители не ходили на работу. Все были рады внеочередным выходным, слышались песни, воркованье гитар, в клубе пол стонал от танцев. Не хватало здесь только ребят, уехавших на трассу.
— Как они там? Почему не едут? — спрашивали друг у друга обитатели поселка.
— А что им сюда ехать? Всякой снеди завезено вдоволь. Поди, отсиживаются в теплушках, водочкой балуются, ждут, когда морозы спадут. Не скучают герои трассы, будьте уверены.
И вдруг известие — бригады на трассе, оказывается, работают.
Ребята в Лебяжьем собирались кучками, горячо, запальчиво шумели. Тут было и чувство восторга, и озабоченности, и зависти, и досады.
— Значит, геройствуют?
— На то они и лучшие.
— Все же нос нам утерли.
Чаша терпения переполнилась, когда в поселке появилась Катя Завьялова. Девушкам понадобились кое-какие вещи, и она поехала на центральный склад; заодно заскочила и в Лебяжье. У полуторки собралась большая группа молодежи.
— Откуда и куда, Катя?
— С трассы и обратно.
— Это как же так?
— Да так.
— Объясни толком. Правда, что вы там вкалываете?
— Абсолютно точно.
— Что за надобность такая?
— Вот чудак человек! Иначе затянем. Сроки из-за морозов никто менять не будет.
— Почему же, черт возьми, мы болтаемся?
— Вам нельзя. Вы озябнуть можете.
И Катя, ангельски улыбнувшись собеседникам, небрежно бросила водителю:
— Трогайте. Маршрут обратный — Каменские высоты.
Наутро в комитет комсомола стали приходить ребята. Сначала по одному, потом группами.
— Зарубин, что же это получается?
— Вы о чем?
— Почему не работаем? По каким таким причинам вторую неделю баклуши бьем?
— Морозы-то, видите, какие! Что же тут можно сделать?
— А трасса? Там что, южное солнце греет? Да?
— Трасса — другое дело.
— Почему другое? Какое другое? А главный корпус, может, менее важен? Или, допустим, литейка?
Зарубин рассердился:
— И что вы шумите на меня? Я что, главный синоптик, что ли?
— А если морозы еще месяц или два простоят? Так и будем в Лебяжьем киснуть? Все матрацы пролежим, все ботинки на танцах истопчем…
— Ничего не поделаешь. При такой температуре работать не разрешается. Техника безопасности.
— Вот что, комсорг, — решительно сказал Голиков, тот бригадир, что уже схватывался с Зарубиным, когда их бригаду не включали в отряд на трассу. — Не уйдем, пока ты не утрясешь это дело с начальством. Иди и действуй.
И, проговорив это, парень плотно уселся на диване. Находившиеся в комнате ребята тоже стали устраиваться капитально. Зарубин, пожав плечами, направился в партком.
Быстров внимательно выслушал его:
— Да, действительно история!
Но хоть говорил парторг озабоченно, глаза его весело искрились.
— Значит, говоришь, целыми бригадами идут? Несогласны больше дома сидеть? Факт серьезный.
Данилин, однако, когда они к нему зашли, развел руками:
— Нарушение требований техники безопасности — дело подсудное. Может так влететь, что всю жизнь не забудешь. Ни ЦК профсоюза, ни министерство согласия на возобновление работ не дали и не дадут. Один из профсоюзных руководителей мне довольно популярно разъяснил, что такие элементарные вещи начальнику строительства следует знать и не беспокоить ответственные инстанции лишними звонками.
Зарубин вернулся в комитет ни с чем.
Ребята, чертыхаясь, проклиная бюрократизм и перестраховщиков, понуро возвратились в Лебяжье.
А на следующий день несколько бригад вышли на участки. Когда Данилину доложили об этом, он расшумелся вовсю:
— Кто разрешил? Хотите, чтобы уголовное дело на меня завели?
Потом он позвонил Быстрову:
— Что будем делать, парторг?
Они полдня перезванивались с Москвой, но ответ был тот же, что и прежде, — нельзя. Законы обязательны и для «Химстроя».
Быстров положил руку на плечо Данилина:
— Знаете, Владислав Николаевич, семь бед — один ответ. Рискнем?
Данилин задумался и, вздохнув, махнул рукой:
— А, была не была. Без строгача я, конечно, не обойдусь, ну, да ладно. Одним больше будет.
К вечеру собрали бригадиров, объявили: желающие могут выйти на работу. Но лишь желающие.
На следующий день на работу вышла половина бригад, потом еще, а через три дня работала вся стройка…
Данилин с тревогой ждал комиссии из ЦК профсоюза и раз по двадцать в день подходил к окну, чтобы взглянуть на висевший за стеклом термометр. Серебристый столбик ртути упорно торчал около цифры тридцать.