Наследники
Шрифт:
Все собрались около Ефима Тимофеевича. Было видно, как устали люди: бледные, потные лица, запавшие глаза.
Любовно оглядывая ребят, Виктор спросил:
— Ну как, совсем измотались?
— Да нет, не очень.
— Осталось тридцать — тридцать пять метров, — рассматривая под слепящей электролампой чертеж, объявил Удальцов. — Как ни считай, а пара-тройка дней понадобится.
— Выходит, к сроку не управимся? — хмуро спросил Мишутин.
— Ну, два-три дня погоду не сделают.
— Может, конечно, и не сделают, а все же нехорошо.
— Что вы, Ефим Тимофеевич! —
Удальцов предложил:
— Ефим Тимофеевич, а если сделать так: перебросим к вам и зайкинцам пару бригад в помощь? Тогда управимся.
Вся бригада недовольно зашумела. Мишутин в раздумье проговорил:
— Оно бы неплохо, только где людей-то поставишь? Толчея будет, а не работа.
Разговор, похожий на этот, произошел и в бригаде Зайкина. После трагедии с Костей ребята будто переродились. Ни шутки, ни смеха. Держались всегда вместе, молчаливые, сосредоточенные. На работу набрасывались неистово, словно бы гася ею свое горе. Бригадира пока не назначали, все решали сообща.
Гриша Медведев, добродушный, спокойный юноша, который когда-то вместе с Костей пришел к Зарубину в Лебяжье ставить палатки, поглядев на товарищей, как бы спрашивал их разрешения говорить от имени всех, сумрачно ответил Удальцову:
— Мы сделаем. Выйдем к мишутинцам в срок. Только пусть шамовку нам сюда приносят.
И Зарубин и Удальцов поняли — бригады от принятого решения не отговорить. Условились, что Виктор останется здесь, Аркадий направится к мишутинцам.
Кончился короткий зимний день. Высокое холодное небо раскинуло над землей темное, высвеченное звездами покрывало. Уснули деревни вокруг трассы, и даже припоздавших огней нигде не стало видно.
Не спал лишь тоннель под Каменскими высотами. Бригады Мишутина и Зайкина вели последний штурм перемычки, отделявшей их друг от друга тридцатиметровой толщей земли.
Поздно ночью Зарубин и Удальцов встретились в конторке.
— Ну, как твои? Не свалятся? — устало садясь на стул, спросил Виктор.
Удальцов озорно стрельнул глазами:
— Мои-то нет. А вот твои… — И, посерьезнев, без улыбки закончил: — Такие ребята все выдержат. Все!
Утром местные автобусы, грузовики, что шли с площадки на трассу, были битком набиты людьми. От станции железной дороги тоже шли люди. Многие мчались на лыжах. Им махали из окон автобусов, предлагали прибавить скорость, а то придете, мол, к шапочному разбору.
Весь этот поток химстроевцев стремился на трассу, на ее центральный участок. Уже знали, что мишутинцы, бригада Зайкина, крепильщики, монтажники и бетонщики не выходят из тоннеля двое суток, добивают последние метры и вот-вот должны встретиться.
На склонах холмов собрались сотни людей. Многим не хотелось ждать вот так, без дела. Несколько групп спустились вниз, к бригадам, что работали у выходов тоннеля. Брались выравнивать откосы, грузили щебень, засыпали колдобины и ямы на дороге, пытались помочь изолировщикам. И все это делалось шумно, весело. Напрасно доктор Ярошевич прохаживался здесь, пристально вглядываясь в разгоряченные лица людей. Работы ему, кажется, не предвиделось.
Данилин и Быстров, увидев этот незапланированный, стихийный воскресник, переглянулись. Подумали об одном и том же: «Чудесный все-таки народ на „Химстрое“».
А в тоннеле дело шло к концу. Уже каждая из бригад слышала приглушенные, неясные звуки, проникающие сквозь толщу земляной перемычки. Все измотались до предела, лиц не было видно под слоем пыли, только глаза блестели лихорадочно и ярко. Наконец под молотком одного из мишутинцев отвалилась большая глыба земли, и в глаза ринулся встречный свет, послышались ликующие возгласы:
— Как вы там? Живы?
— А у вас как?
Люди толпились с обеих сторон проема, жали друг другу руки, обменивались папиросами.
Мишутин не хотел мешать суматошной радости ребят. Он стоял чуть в стороне, жадно затягиваясь. Когда подносил папиросу ко рту, рука заметно дрожала. Почему, он и сам точно не знал: то ли от радости, то ли оттого, что устал, как никогда. А может быть, и от того и от другого вместе.
Зачистка перемычки, установка бетонных опор заняли немного времени, и бригады пошли к выходу. Их ослепил белый сияющий день, оглушили восторженные крики сотен людей. Ребята в недоумении оглядывались по сторонам, а увидев знакомые, родные лица химстроевцев, радостно отвечали им. Но их голоса были еле слышны. Только сейчас почувствовали они, как предельно измотались. Хотелось присесть хоть на одну минуту.
Быстров сжимал в объятьях то Мишутина, то кого-то из ребят Костиной бригады, а потом, отойдя на шаг, отвернулся в сторону. Немного погодя, повернувшись к Данилину, смущенно проговорил:
— А ветряга-то, черт его побери, слезы выжимает.
Данилин, взволнованный не меньше его, обращаясь к обеим бригадам, чуть срывающимся голосом сказал:
— Ну что ж, дорогие. Спасибо вам. От имени всех нас спасибо. А сейчас приведите себя малость в порядок — и обедать. Думаю, наш Мигунков не ударит в грязь лицом.
До автобусов героев трассы провожала целая толпа… Но обед, торжественный обед, который готовился под личным и непосредственным руководством начальника комбината питания, пришлось отложить до вечера. Ребята еле добрались до кроватей.
Глава XXXII. Любовь и ненависть
Таня жила в общежитии института около Калужской площади. Быстров уже не в первый раз ехал сюда, но до сих пор все посещения его оказывались неудачными. То Таня была на студенческом вечере, в другой раз он попал, когда она только что уехала в институтский лагерь. Потом закрутился с делами сам и выбраться никак не удавалось. Время и сейчас было донельзя горячее — завершались работы по нескольким объектам, часть цехов уже сдана, там хозяйничали монтажники. Заводские работники торопили строителей со сдачей литейки и кузнечно-прессового.