Наследники
Шрифт:
Раздались возгласы:
— Все подписывали…
— Запечатывай, чего там…
Все же человек десять подошли к трибуне. Поставили свои подписи в конце свитка, где уже пестрели тысячи автографов их сверстников.
Зарубин и Быстров уложили свиток в прозрачный футляр из тонкого пластика, еще в один, из мягкой кожи, потом в третий. Наконец тугой, компактный пакет опустили в стальной баллон. Накрепко завинчиваются винты его крышки, заливаются смолисто-восковой вязкой жидкостью.
Григорий Медведев, Аркадий Удальцов и Катя Завьялова взяли дорогую ношу и аккуратно опустили ее в отверстие стальной трубы. Посылка с глухим шумом устремилась вниз, в глубь земли.
Автокран бережно принес гранитную плиту. Блеснула золотом надпись на ее полированной плоскости. «Здесь замуровано письмо строителей „Химмаша“ комсомольцам двадцать первого века».
И тогда загремели аплодисменты. Они, словно прибой моря, долго шумели над заводской площадью, и даже мощный аккорд духового оркестра не смог их заглушить.
Итак, «Химмаш» построен. В его новых, светлых цехах неумолчно гудят станки, сложные установки, автоматы, и уже не с цементом, кирпичом и лесом идут сюда эшелоны. Идут составы пустых платформ, чтобы забрать и повезти агрегаты и машины с маркой «Камхиммаша» в Курск и Орел, в Харьков и Одессу, в Тбилиси и Ригу, в Калинин и Ереван.
Кончился митинг, последний митинг химстроевцев. Бригадами, группами, словно на смотре, проходили мимо трибуны строители, останавливались, долго вглядывались в главный корпус и медленно, будто в раздумье, направлялись к центральным выходным воротам.
Ребята прощались с «Химстроем». Только Костя Зайкин оставался здесь… Лучи прожектора ярко освещали на фасаде корпуса его строгий барельеф. Костя оставался здесь как воплощение славного мужества и беззаветной комсомольской отваги, как вечный страж у письма своих сверстников далеким-далеким потомкам…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шумит, полная разнообразных звуков, Комсомольская площадь Москвы. В это раннее утро воздух прозрачен и свеж. По временам налетает порывистый ветер. Он влажен, полон мелких-мелких капель, захватил их с собой то ли с Волги, с Московского моря, а быть может, и с самой Балтики.
Шелест проносящихся по площади машин, неторопливое громыхание увальней троллейбусов, отдаленный шум приходящих и уходящих поездов и, наконец, разноголосый говор тысяч и тысяч людей — все сливается в ровный, неумолчный гул, все пестро, сутолочно и в то же время удивительно осмысленно и целесообразно. Пожалуй, нигде так не ощутима атмосфера столицы, как на Комсомольской площади. Здесь сконцентрировалось все: и столичная многолюдность, и суета, и повышенный, присущий только Москве ритм жизни, и типично московская озабоченность и деловитость.
…Виктор Зарубин вышел на широкие ступени подъезда Северного вокзала, снял кепку, низко поклонился. Валя удивленно спросила:
— Ты это кому?
— Площади, нашей Комсомольской площади, кланяюсь, Валюша. Три года назад здоровался с ней. Она встречала меня и провожала на «Химстрой». Сейчас встречает и провожает вновь…
— А ведь верно, — проговорил в тон ему кто-то. — И меня тоже.
— И меня.
— И меня.
Асфальтовая гладь мостовой, уступчатые башни вокзальных зданий с ажурными фризами и цветным орнаментом, взметнувшаяся над Каланчевкой громада высотной гостиницы — все волновало ребят, заставляло сильнее биться их сердца. Да и как же иначе? Это ведь не просто площадь. Это как бы стартовая площадка всех поколений комсомолии. Место встреч и расставаний. Ступенька в чудесный большой дом по имени Москва. И она же — распахнутые ворота в бескрайние просторы родной страны.
…Химстроевцы все прибывали и прибывали. Поклажа строителей необременительна: чемодан в руках, рюкзак за спиной. Только семейные задерживались с выгрузкой — у тех и вещей и забот побольше. Но и они при помощи друзей и знакомых успешно завершают выгрузку своего скарба, озабоченно оглядываясь, подталкивая вперед коляски с младенцами, перебираются на платформы к поездам дальнего следования.
Все залы, переходы, платформы были заполнены химстроевцами. Их можно было узнать по загорелым, обветренным лицам, по свободной, чуть горделивой осанке, которая появляется у людей, сделавших что-то большое и важное.
Сюда, на вокзал, прибыли и те, кому предстоял далекий путь на север, и те, кто пока еще оставался на «Химстрое» «доводить его до конца», и те, кто перешел работать в цехи, к сложным аппаратам и агрегатам. Они не могли не приехать, хотелось проводить своих друзей и знакомых, пожелать им счастья на новых местах.
Встречали друг друга шумно, весело, хотя виделись совсем недавно, может, вчера, а может, сегодня. Это влечение друг к другу говорило о чувстве принадлежности к одной огромной семье, спаянной и дружной.
Тесной группой стоят ребята из бригады Кости Зайкина. Гриша Медведев что-то настойчиво и горячо объясняет. Молодежь слушает и не слушает, перемигивается. Видимо, не обрел еще новый бригадир неоспоримого авторитета.
А вот мишутинцы. Они облепили скамейку, удобно устроились на чемоданах, рюкзаках. Эти рассуждают просто — зачем стоять, если можно сидеть? Силы зря тратить не следует. Да и бригадира так слушать сподручнее. Знать же, что он рассказывает, невредно. Как известно, тертый калач, был и в тех местах, куда предстоит путь.
Отдельной стайкой держатся девушки. Здесь центр притяжения, как всегда, Катя Завьялова. Шуток, смеха, прибауток в этом месте особенно много. Ребята настороженно косятся на девичью компанию. И не очень льнут к их шумному кружку. Бог знает, о чем они так заговорщически шушукаются. Высмеют еще при всем честном народе.
А поезда из Каменска выплескивают на платформы новые группы. Стало тесно в залах ожидания, на широких привокзальных тротуарах почти не слышно городских шумов, их заглушает людской говор.
То тут, то там слышно:
— Ну, а что дальше?
— Кого мы ждем?
Кто-то степенно отвечает:
— Ждем приезда начальства и посадки на поезда.
Первый в том же ворчливом тоне замечает:
— Поезда — это понятно. Без них в Усть-Бирюсинск не уедешь. А вот начальство ждать, да еще опаздывающее, вроде ни к чему. Мы сейчас птицы вольные. До самого места назначения проводник вагона — единственный наш начальник.
Кругом засмеялись. Парень хотел сказать что-то еще, но голос в репродукторе остановил его: