Наследники
Шрифт:
…Несчастье пришло на трассу, как приходят вообще все беды, — совершенно неожиданно.
Бригада Зайкина вместе с экскаваторщиками закончила, наконец, прокладку открытой траншеи, вплотную подступив к почти отвесному склону холма. Здесь предстояло вгрызаться в гору, проходить тоннель. Бригады, что шли со стороны Высокого, уже два дня работали под покатой стометровой крышей противоположного крыла взгорья. Бригада Зайкина немного поотстала из-за того, что задержали доставку железобетонных опор и балок для перекрытий тоннеля. Наконец платформы с грузом пришли на станцию. Костя с бригадой на трех машинах направился туда, чтобы ускорить разгрузку.
На станции было достаточно забот и помимо разгрузки платформ, но Костя расшевелил всех, кого только возможно. Накричал на начальника товарного
И вот ожил, наконец, погрузочный кран, механик возился наверху в своей кабине, что, как галочье гнездо на голом дереве, висела на верхних секциях крана. Бригада ладила щиты на рельсы, чтобы можно было подойти МАЗам. Одним словом, все закрутилось. Только мороз и ветер донимали ребят. Погреться есть где — теплом манят станционные постройки, но тогда не успеть дотемна погрузиться. Да и крановщик ворчит, что его рабочее время уже кончилось. Уйди — и он не задержится.
Шуруют ребята, торопятся. И все больше и больше оседают, поскрипывая и кряхтя под тяжестью бетонных колонн и плит, широкие тупорылые МАЗы. Два уже отошли, осталось загрузить только этот, третий.
Костя стоит около крана и, как заправский портовый грузчик, сложив рупором ладони, кричит сквозь воющий, свистящий ветер:
— Майна… Вира, майна… стоп.
То ли сумасшедший порыв ветра, то ли механик сделал что-то не так, только кран вдруг судорожно и скрипуче дрогнул; тяжелая полутонная балка в его широких разлапистых когтях задрожала тоже. Костя, задрав голову, сердито крикнул машинисту:
— Что случилось?
Тот высунулся в окно.
— Башмаки, башмаки!
Костя повернулся к массивному, будто пирамида, основанию крана. Его правое переднее колесо жевало кряжистый деревянный башмак, словно мякиш белого хлеба. Ветер неистово бесновался над путями, подталкивал кран в его медленном, неуклонном движении вперед. Костя опять поднял голову. Машиниста не было видно — очевидно, возился там, в кабине, с рычагами управления. Костя огляделся вокруг. Увидел около подпорной стенки решетчатый ящик. «Пустое это для него», — подумал он, но поблизости ничего больше не было. Быстро схватив ящик, подложил под трещавший башмак. Наблюдая, как это легкое заграждение через мгновенье превратилось в мелкое крошево, он с отчаянием и злобой крикнул машинисту:
— Тормози, тормози же, черт побери!
Машинист и сам видел, что надвигается беда, лихорадочно нажимал одну за другой педали тормозов. Остановить упорное движение десятитонной махины, заставить, во что бы то ни стало заставить ее остановиться!..
Стальная громада двигалась медленно, миллиметр за миллиметром, но неумолимо. Неистовый ветер толкал и толкал ее, а качающаяся на стальном тросе железобетонная балка помогала ему, тянула кран за собой.
Костя с тоской и жгучей тревогой оглядывался вокруг, не зная, что делать. Ребята из бригады возились около грузовиков, крепили стальными растяжками балки и массивные громоздкие плиты. Им не докричаться. Бежать — слишком далеко, за это время кран… Ведь если он пройдет со своим грузом хотя бы еще пять метров, то сверзится прямо на состав, который стоял на соседнем пути. Скоро его ничто не удержит. А пассажирский поезд все стоит и стоит. Костя краем глаза глянул на лоснящиеся голубой краской вагоны, прикинул: вот здесь кран и рухнет. Как раз на вагон, около которого на платформе стояла группа людей — нарядных, оживленных, слышался говор, смех.
Костя взглянул на висящую в цепких когтях крана балку. Охватывающий ее жгутом металлический трос оканчивался широкой петлей. Она качалась из стороны в сторону от порывов ветра.
— А что, если эту петлю накинуть на силовую опору?
Решение пришло мгновенно, и Костя бросился в ребристое переплетение ферм. Ажурная путаница металлических балок глухо звенела от ветра. Вот позади первый пояс сваренных крест-накрест переплетов, второй. Только бы скорее, только бы не опоздать. Балка беспорядочно и неуклюже мотается около: то туда, то сюда. Она почти рядом, так и кажется, что подхватить ее будет нетрудно. Но как высоко еще лезть, как жжет ледяной, покрашенный суриком металл! И не только от сурика были красными металлические переплеты. Второпях Костя обронил рукавицы, и кожа с пальцев, с ладоней содралась еще там, внизу, на первом поясе. Кровь сочится обильно, застывая на ребристых плоскостях металла.
Машинист, поняв замысел Кости, визгливо, нервно кричал из будки:
— Цепляй, цепляй скорее, а то не удержу. Не удержу, гонит проклятый! Цепляй скорее!
Но все еще высоко верхний ярус опоры, далеко отходит от нее в монотонном качании серая тупая балка. Мучительно горят руки, ветер пронизывает тело.
Петля проплыла рядом. Костя опоздал на какой-то миг — она уже отошла в сторону. Вот опять рядом. Снова ушла. Ладно, теперь-то он ее не упустит. Рука протянута в ожидании. Схватил! Балка упирается упрямо и злобно, ветер рвет трос из рук Кости. Долго не удается надеть петлю на угловой выступ фермы. Костя повис на боковине опоры, держась за нее правой рукой, крепко зажав ногами нижнее стальное ребро переплета. Еще попытка. Еще. Так. Есть. Петля на выступе. Держится. И в это время балка вдруг изменила движение, качнулась одним концом вверх, другим — вниз, стремительно двинулась к опоре, к Косте. Он не видел этого, выбираясь из путаницы переплетов: балка с маху ударила его всей своей полутонной тяжестью, прижала к стальной опоре и опять откачнулась в сторону. Через секунду остановилась — стальная петля, накинутая на опору, крепко держала и ее, и махину крана. Костя слабеющими руками все еще цеплялся за решетчатые ребра опоры. Как сквозь пелену, увидел искаженное, белое как снег лицо крановщика, друзей, бегущих с криками к опоре. Это было последнее, что он видел… Потом тяжело рухнул вниз — на рельсы и щебень.
…Хоронили Костю через два дня. Много людей собралось на эти похороны. Пришли и те, кто дружил с ним, и те, кто просто знал или только слышал о нем, пришла почти вся стройка. Скромное каменское кладбище не могло вместить всех, и люди заполнили соседний пустырь, заросший мелким березняком.
Зарубин стоял около края могилы, безучастный ко всему окружающему. Воспаленными, покрасневшими глазами смотрел и смотрел на Костю. Ему все еще не верилось в реальность происходящего.
…В тот вечер он спешил в бригаду, хотелось увидеть ребят, не был у них уже пять или шесть дней. А когда подъехал к палаткам, увидел плачущих людей и Костю — мертвого, лежащего на чьем-то сером, измазанном мерзлой глиной плаще. Руки с запекшейся на них кровью судорожно сжаты, словно он и сейчас цепляется за переплеты опоры. Лицо его, чуть пожелтевшее, было каким-то и спокойно-безразличным. Лишь белесоватый чуб по-прежнему торчал задорно и вызывающе.
…Виктору надо было говорить речь. Быстров, видя, что он молчит, легонько подтолкнул его.
Виктор подошел к краю могилы, долго-долго пытался хоть как-то взять себя в руки. Он не помнил, что говорил. Запомнился ему лишь глухой, леденящий душу стук комьев мерзлой земли о покрытую алым кумачом крышку гроба и почему-то удивительно громкие, заполнившие все вокруг звуки похоронного марша.
По пути с кладбища Виктор тихо, почти про себя проговорил:
— Что мы ей ответим? Что?
Быстров, не поняв, спросил:
— Ты о чем?
Зарубин молча подал ему серый, свернутый вчетверо листок: то была телеграмма от Нади. Она сообщала, что едет к нему, к Косте…
— Опоздала, — глухо сказал Быстров.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Доктор Ярошевич не верил теперь никому — ни ребятам, ни самим бригадирам — и самолично появлялся то в одной, то в другой бригаде.
В бригаде Валерия Хомякова доктор обнаружил, что никто из ребят, оказывается, не использует специальный жировой состав, что был им роздан, не ходит на обогрев в теплушки — толкутся около костра. Двое или трое ребят работали в фуфайках, полушубки им, видите ли, мешают. Ярошевич велел позвать бригадира. Валерий шел не спеша, чуть прихрамывая. Его полушубок был коротковат, а валенки очень высоки и жестки, почти не гнулись, и потому ходил он в них как на ходулях. Борода Валерия заиндевела, покрылась сплошной ледяной коркой.