Наследники
Шрифт:
— Положение действительно серьезнейшее. Конечно, снабженческие дела в наши обязанности не входят, но раз мы шефы… Назвался груздем — полезай в кузов. Как, Михаил Яковлевич, можем мы чем-то помочь?
В последнее время Михаил Яковлевич Богдашкин похудел, осунулся, говорил хрипло и нервно. Он чувствовал — его авторитет поколеблен. Данилин все чаще разговаривал с ним сухим, официальным тоном, руководители участков все менее уважительно обращались к нему.
Совсем недавно работники «Химстроя», оказываясь в трудном положении, ссылались на имя Богдашкина, как на спасительный пароль. И пароль этот безотказно действовал в Риге и Одессе, Уфе и Белгороде, Харькове и Ярославле. Но масштабы стройки, ее темпы и потребности были столь велики, что Богдашкин и его работники буквально сбивались с ног.
Конечно, не один Богдашкин был виноват в серьезном отставании снабжения. Но и его вина была велика. Он слишком понадеялся на свои контакты и связи, переоценил возможности своих помощников. Теперь Михаил Яковлевич убедился, как опрометчиво поступил, заверяя руководителей стройки в том, что фонды он реализует до последнего гвоздя и до последнего метра провода. Лишь бы были они, эти фонды.
К предложению Снегова прийти в комитет Богдашкин отнесся с недоверием.
«Ну что, что могут сделать комсомольцы? — думал он. — Уж если мои архаровцы, всю жизнь кочующие по стране, мозоли набившие на языках, убеждая, уговаривая, пугая поставщиков, и те разводят руками». Он был уверен, что дело поправлять нужно иначе, надо докладывать правительству. Однако Данилин не шел на это.
— Фонды нам дали? Дали. Средства, транспорт, людей… Все дали. Неужели Совет Министров за нас работать должен?
Михаил Яковлевич, конечно, понимал, что не подобает руководителю «Химстроя» превращаться в попрошайку. Но что же делать? Когда ему позвонил Быстров и тоже попросил зайти к комсомольцам, он ответил скептически:
— Сходить-то я к ним схожу, раз вы считаете, что это нужно. Но имейте в виду, Алексей Федорович, положение у нас катастрофическое, и надо в большие колокола бить.
— Все надо использовать, Михаил Яковлевич, все, поэтому и к комсомольцам сходите.
Михаил Яковлевич вздохнул тяжко и, положив трубку, взял другую, а потом и третью. Его вызывали то Ленинград, то Новороссийск, то Уфа. И отовсюду шли неутешительные вести.
Михаил Яковлевич старался мягко объяснить ребятам, собравшимся в комитете, какое это трудное и тонкое дело — снабжение.
— Вопрос этот архисложный, и я, по совести говоря, не очень ясно себе представляю, что вы тут можете сделать.
Снегов и многие ребята переглянулись. Кто-то уже хотел возразить, но Анатолии предупреждающе поднял руку. Однако Зарубин, будто не заметив его жеста, вдруг нервно, сердито заговорил:
— Вы видели, что делается на участках? Бригады простаивают целыми днями. Выработки никакой. Что ж, прикажете сидеть у моря и ждать погоды?
Михаил Яковлевич, чуть наклонив голову, выслушал горячую реплику Зарубина и произнес:
— И на участках бываю, и положение дел знаю. Но вот смотрите, какая у нас ситуация… — И Михаил Яковлевич подробно рассказал, кто из поставщиков чего недослал, кто совсем еще не приступил к отгрузке материалов «Химстрою», какие заводы и в какие сроки смогут закрыть свои долги стройке. Говорил Богдашкин довольно долго, но даже не заглянул в свою объемистую папку. Всех поразило, что можно помнить такое обилие цифр, названий заводов, трестов, такое количество фамилий.
Сразу же после Михаила Яковлевича поднялся со своего места Костя Зайкин. Постоянные шутки и прибаутки уже создали ему довольно широкую славу. И даже когда Зайкин вовсе не собирался шутить, его слова все равно вызывали улыбку.
Вот и сегодня, как только он попросил слова, в комнате раздался смешок. Но Костя был на редкость серьезен.
— Конечно, снабжение — дело тонкое. Товарищ Богдашкин нам это довольно популярно разъяснил. Но, уважаемый Михаил Яковлевич, разрешите напомнить несколько исторических фактов.
Снегов, однако, не дал Косте развернуться:
— Вы, Зайкин, покороче, пожалуйста.
— Как это покороче? И почему короче?
— Ну, конкретно высказывайте свои предложения, и, если можно, без исторических примеров.
— Я хотел разъяснить товарищу Богдашкину…
— Ничего не надо разъяснять Богдашкину. Что ты предлагаешь?
— Пошлите меня в Новороссийск.
Раздался смех, послышались реплики:
— Зайкина на юг потянуло.
— Хорош гусь. А в Архангельск не хочешь?
Костя окинул шутников подчеркнуто холодным взглядом.
— Я бывал в этом городе. И заявляю ответственно: пошлете в Новороссийск — цемент будет.
На этот раз никто не засмеялся. Уж очень серьезно говорил сегодня Костя.
После Зайкина выступали многие. Говорили задорно, напористо. Смысл их речей сводился к тому, что, если надо взяться за цемент, за доски, металл или еще за что-то, они готовы, они не возражают поехать хоть к черту на рога. Но терпеть такое на «Химстрое» больше нельзя.
«А что, ведь если такие напористые приедут на завод да на базы, — подумал Богдашкин, — трудновато от них будет отбиться. Может, и даст эта затея кое-что?..»
…Костю Зайкина, как он и просил, командировали в Новороссийск. Сначала он обрадовался, но когда подумал пообстоятельнее — помрачнел. С чего начинать в этом самом Новороссийске? Вначале все казалось легко и просто, а теперь Костя положительно не знал, что он будет делать, как выбьет этот самый цемент. Но загрустил он еще больше, когда узнал, что с ним вместе едет этот пижон Валерий Хомяков. Возмущенный, Костя прибежал в комитет. Снегов развел руками:
— Так решило руководство стройки. Лично Казаков предложил. По его мнению, вдвоем вам будет сподручнее.
Тем не менее разногласия между двумя представителями «Химстроя» начались, как только отошел поезд. Не успев отдышаться после привокзальной сутолоки и кое-как разложить вещи в купе, Хомяков, потирая руки, обратился к Косте:
— Ну что ж, товарищ упал-намоченный, я так думаю, что самый подходящий момент перекусить. Как думаешь?
— Я обедал.
— О, удивил! Я тоже не голоден. Но как же начинать столь ответственный вояж, не спрыснув его? Пути не будет, наверняка не будет. Ты, Зайкин, даже и не думай возражать. Любое стоящее дело, прежде чем начинать, надо обмыть. Так утверждал еще Петр Первый.