Наследники
Шрифт:
— Лучше бы у тебя дома…
— Нет, нельзя. У дочери гости.
Четверню резанули эти слова. Он помолчал, потом неохотно произнес:
— Тогда, может, ко мне?
— Не стоит, — отмахнулся Казаков, — хочется посидеть и выпить по-человечески.
…Когда ужин был подан, Казаков, пристально глядя на Богдашкина, сказал:
— Ну что же, пропустим по маленькой? Предлагаю за содружество, чтобы, значит, плечом к плечу.
— Очень хорошо сказано. Ясно, коротко и от души. За такое даже любой схимник выпил бы, — пророкотал Четверня и звонко чокнулся с Казаковым. С Богдашкиным тоже оба чокнулись, но осторожнее, как бы примериваясь, не зная, как он ответит на их горячий порыв.
Михаил Яковлевич, однако, не заметил этой сдержанности и охотно поддержал тост:
— Не знаю, как схимники, а я лично за такую программу выпью. Дел у нас у каждого столько, и все такие горящие, что плечом к плечу — это здорово. Меньше спотыкаться будем.
Казаков тут же подхватил:
— Дел, конечно, много, и горящих тоже, но всему должно быть свое место и время. Я, между прочим, давно тебе хотел сказать — уж очень ты мечешься и суетишься. Кому и чего ты хочешь доказать? Жизнь все равно идет, ее, брат, и не поторопишь и не остановишь.
Богдашкин весь вечер испытывал какое-то тревожное, тоскливое чувство. А манера обращения Казакова с ним — ирония, раздражительность вперемежку с приторной ласковостью — совсем сбивала с толку.
После выпитой рюмки Михаил Яковлевич немного осмелел и, глядя на Казакова, неожиданно спросил:
— Петр Сергеевич, вы, я вижу, мной недовольны?
— Возможно. Ты догадлив.
— Может, объясните, чем я провинился?
— Говорю же, мельтешишь много.
— Выходит, спустя рукава надо работать? Как теперь часто говорят — все до лампочки? Чтобы меня во всех газетах, на всех собраниях и совещаниях склоняли?
— Но работать надо не только ногами, а и головой, — значительно проговорил Казаков. — С умом жить надо.
Богдашкин, положив нож и вилку, удивленно глядел на Казакова.
— Ничего не понимаю.
— Ладно, растолкуем. Давайте пропустим еще по одной, а потом поговорим, — миролюбиво предложил Четверня.
Выпили и закусывали молча. Казаков, видя, что Богдашкин старательно отчищает коркой хлеба пятно на борте пиджака, спросил:
— Что случилось?
— Попало что-то, то ли соус, то ли масло.
— Отчистится, — покровительственно успокоил Казаков. — А если и нет, не беда, такую потерю компенсируем.
— А что, премии будут? К празднику оно бы неплохо, — заинтересовался Богдашкин, но, поразмыслив, сокрушенно заметил: — Да нет, нам, пожалуй, не светит.
— Это почему же? — удивленно спросил Четверня.
— У нашего брата снабженца всегда прорех много. Не одна, так другая.
Казаков в прежнем тоне проговорил:
— Ничего, все будет в норме. Только строй держи плотнее. Не отрывайся, это главное.
— Ну что вы, Петр Сергеевич! Я ведь понимаю. И всей душой… Только вот заботы да хлопоты заедают.
Шашлык, по мнению Казакова, был жестковат, а Михаил Яковлевич заявил, что такого он, пожалуй, вообще никогда не ел.
Четверня же, сноровисто обсасывая ребрышко, ухмыльнулся.
— Отсталый вы человек, Богдашкин. Это разве шашлык? Подожди, угостим мы тебя как-нибудь настоящим шашлыком. Я сам это устрою.
Казаков подтвердил:
— Степан в этом деле мастер непревзойденный.
Поговорив еще о том о сем, вновь вернулись к делам построечным.
— Бетонный завод в Тимкове, что нам передали, ты видел? — спросил Казаков Богдашкина.
— Ну как же! Был там. Завод что надо. Спасибо дорожникам, такое хозяйство удружили.
— Мы же «Химстрой», нам все должны помогать.
— Пойдет теперь бетон да раствор потоком. А то на всех планерках только про них и слышишь. — Проговорив это, Богдашкин поднялся из-за стола, чуть виновато посмотрел на Казакова и сказал: — Пойду позвоню. Беспокоюсь за вторую смену.
Казаков снисходительно улыбнулся, но одобрил:
— Сходи, сходи. Узнай, что и как.
Когда Богдашкин вышел, Казаков, наклонившись к Четверне, нетерпеливо, полушепотом спросил:
— Ну? Виделся?
— Виделся, Петр Сергеевич. Они могут взять хоть два, хоть три эшелона. Строительство в Межевом под стать «Химстрою», огромное. Знать, есть деньжонки у кооператоров.
— Очень хорошо, тогда слушай внимательно.
Казаков говорил тихо, глухо, его серые с белесой порошей глаза смотрели на Четверню пристально, испытующе. Тот слушал Казакова с пятнистым румянцем на щеках. Но порой сникал, и тогда мертвенная бледность покрывала его лицо. Это происходило каждый раз, когда он мысленно представлял себе, чем может кончиться все это. Однако уверенный тон Казакова успокаивал, а слова, цифры, расчеты наполняли сердце горячим, лихорадочным нетерпением. Казаков, заканчивая, предложил:
— Чтобы план не сорвался, в Тимкове нужен свой человек. Обязательно. Ускорь подбор.
— Есть у меня на примете. Вполне подходящий.
— Завтра давай приказ на подпись Данилину.
В конце зала показался Богдашкин. Казаков отодвинулся от Четверни и занялся шашлыком.
Несколько дней назад Казаков поручил Четверне связаться с дачным кооперативом в Межевом. Кооператоры искали цемент, а найти его было трудно, очень трудно. Один из знакомых Петра Сергеевича дал ему об этом знать. Четверне и поручалось выяснить, сколько цемента нужно кооператорам.
— Ну как там? — спросил Казаков, когда Богдашкин уселся за стол.
— Ничего, все в порядке.
Казаков, ковыряя спичкой в зубах, как бы между прочим произнес:
— Ты, Михаил Яковлевич, забрось-ка в эти дни Тимковскому заводу тонн двести — двести пятьдесят цемента. Портландского.
Богдашкин удивился:
— Им пока не съесть столько.
— Ничего, пережуют.
— Но, Петр Сергеевич, мы же центральную площадку подрежем. Она на мель сядет.
— Ничего, перебьется. У тебя же на подходе несколько составов.