Наследники
Шрифт:
— И трубы есть, и белье, и цемент, а поселок как пасынок… Просто удивительно, почему у нас так происходит. Может, вы, товарищ Богдашкин, объясните попонятнее?
Богдашкин поднялся опять, молча обвел взглядом присутствующих и, вздохнув, вымолвил:
— А попонятнее, товарищ Быстров, будет так. Причина, по-моему, здесь простая — некоторые товарищи не очень-то жалуют Лебяжье. Дескать, есть объекты важнее.
Встретившись взглядом с Казаковым, Богдашкин вдруг испугался: ведь Петр Сергеевич примет это на свой счет! И поспешил смягчить сказанное:
— Я имею в виду, конечно, не основное руководство.
Несколько человек засмеялись, а Ефим Мишутин бросил реплику:
— Правильно, правильно сказано, чего там. Слово, как известно, не воробей — не поймаешь. А если оно правильное, это слово, то его и ловить нечего.
Михаил Яковлевич не ошибся в своем опасении. Его слова об отношении к нуждам поселка Казаков отнес прежде всего к себе и сидел мрачный, насупленный; большие красные руки, лежавшие на зеленом сукне стола, чуть вздрагивали.
Быстров опять спросил:
— И все-таки, товарищ Богдашкин, почему не дали Лебяжьему цемент? Несмотря на прямое указание Владислава Николаевича?
Богдашкин глуховато ответил:
— Моя задача заключается прежде всего в том, чтобы цемент был на «Химстрое». А куда его направить раньше — в Тимково или Лебяжье, решаю не я.
— Но разнарядку-то готовили вы, — нервно заметил Казаков.
— Я. По вашему указанию. И вы ее утвердили.
— Мало ли что мне приходится утверждать! Не могу же я проверять каждую бумажку. Напутали, а теперь выкручиваетесь. Совесть же надо иметь. До седых волос дожили…
Собравшиеся возмущенно зашумели.
Быстров пристально посмотрел на Казакова.
— Товарищ Казаков, не забывайте, что вы на заседании партийного комитета.
— Я это помню, товарищ Быстров. И прошу слова.
— Успокойтесь, слово вам дадим. Вы делали доклад, теперь его обсуждают. И будьте добры не перебивать.
Когда Казакову дали слово, он начал с того, что извинился перед Богдашкиным за свою реплику. Иных это удивило, кое-кого озадачило, но многим понравилось.
Далее Петр Сергеевич обстоятельно ответил на замечания, признал справедливость многих из них.
— Да, верно, упущений много, — говорил он. — Но, я повторяю, все внимание уделяем главному корпусу и другим производственным объектам. Верно и то, что не проявляли должной настойчивости. Но вот копии записок, которые я посылал в министерство, в ЦК профсоюза. Вот докладные, что давались товарищу Данилину.
И некоторым казалось: действительно как волчок крутился старик, не так-то просто все это решить. И не так-то уж сильно он виноват.
В самом конце выступления Казаков решил снять возникшие, как он видел, сомнения по Тимкову.
— Здесь, товарищи, просто-напросто ошибка. Я доверился товарищу Богдашкину, а он не разобрался. Поправим.
Эти слова Казакова и удивили и обидели Богдашкина. Когда Петр Сергеевич замолчал, раздалась реплика Михаила Яковлевича:
— Вы, Петр Сергеевич, насчет совести мне напомнили. Может, и вам лучше бы по совести, по-партийному…
Казаков медленно повернулся к Богдашкину и долго, как-то излишне долго смотрел на него.
— Не знаю, о чем ведете речь, товарищ Богдашкин. Я говорю то, что есть.
— Тимково в разнарядку велели включить вы лично. Так скажите об этом честно.
Казаков метнул на Богдашкина свирепый взгляд:
— Моя честность под сомнение никогда не ставилась. А вот вам по этому поводу есть что рассказать партийному комитету. Например, череповецкое дело. Да и еще кое-что.
Участники заседания зашумели, посыпались возмущенные реплики, вопросы. Многие с неприязнью подумали: «Типчик все же этот Казаков. Чуть затронул его Богдашкин, и он готов живьем его съесть». Но немало было и таких, кто подумал иное: «Что-то, видимо, знает Казаков про нашего снабженца».
Богдашкин, совсем сбитый с толку, сидел побледневший, опустив глаза. Он никак не мог понять: что же это с Петром Сергеевичем? Ведь по Тимкову-то он велел? Зачем же сваливать на других? И зачем про Череповец? Запугать хочет? Очернить? Но это же подлость! Михаил Яковлевич резко поднялся с места и срывающимся голосом сказал, обращаясь к Быстрову:
— Я требую, я настаиваю, чтобы партком разобрался в намеках товарища Казакова. Я готов дать объяснения хоть сейчас.
Со всех сторон раздались голоса:
— Потом, не сейчас. Пусть Быстров разберется.
— Не сбивайте нас с курса. За вашей сварой Лебяжье забудется…
Но что-то не получался сегодня разговор только о поселке.
— Дай мне слово, Алексей Федорович. — К столу пробирался Мишутин.
Шум стал утихать. Все знали — Ефима Мишутина стоило послушать.
Быстров познакомился с ним на второй или третий день по приезде бригады на стройку из Криворожья. Бригадир сразу же удивил и озадачил его.
— У меня к вам, товарищ парторг, просьб пока мало. Ребята мои, ну наша бригада, значит, вся училась. — Он вытащил из кармана объемистую записную книжку. Она казалась не настоящей, игрушечной в его огрубевших, широких руках. — Вот, значит, какой баланс получается. Трое в институте, пять в техникуме и пять в школе рабочей молодежи. Все документы, чтобы, значит, продолжать занятия, ребята захватили с собой. Помочь надо, чтобы время не потеряли.
Быстров с приятным удивлением посмотрел на Мишутина.
— Конечно, обязательно поможем.
— Спасибо, — скупо поблагодарил Ефим Тимофеевич. — И еще одна просьба. Мы там у себя английский немножко штудировали. Мудреная это штука. Но бросать все-таки не хочется. Хорошо бы заполучить педагога. Я вчера переговорил на эту тему в постройкоме. Там пока не поняли, о чем речь, — посмотрели на меня так, будто я с луны свалился.
Быстрова эта просьба удивила не меньше, чем постройкомовцев, но, не подав вида, он обещал помочь бригаде и в этом.