Наследники
Шрифт:
— Что это так вдруг?
— Сегодня у Надьки день рождения.
Зарубин заупрямился:
— Не поеду. Я же там ни с кем не знаком, да и одет вон как…
Снегов, однако, ничего не хотел слушать.
Анатолий и Виктор появились у Снеговых, когда гости уже сидели за столом, заняв все стулья, кресла, диван. Встретили их отчаянным гвалтом:
— Товарищи, муж явился! Ура супругу!
— Хорош муж: у жены день рождения, а он где-то шатается.
— И почему ты, Надя, терпишь такого типа?
Анатолий спросил у жены:
— Зачем ты этих горлопанов позвала? Собьют они тебя с пути.
— Потише, Толик, а то и впрямь приму их советы.
Анатолий, обращаясь к гостям, прикрикнул:
— Тише вы, обрадовались, что хозяина нет. Вот представляю вам Виктора Зарубина.
— О, Зарубин! Знаем, знаменитый бригадир, — зашумели за столом.
— Не только бригадир, а мой боевой заместитель, — уточнил Анатолий.
Потом подозвал жену:
— Подойди, подойди сюда, отроковица. Как старший, указую тебе любить друга моего.
Надя подошла к Виктору. На вид ей с трудом можно было дать лет восемнадцать.
— Сколько же вам стукнуло? — пожимая руку Нади, спросил Виктор.
Надя со вздохом ответила:
— Уже двадцать.
— Почтенный возраст, ничего не скажешь, — тоже со вздохом согласился Виктор.
— А почему вы у нас ни разу не были? Анатолий все твердит: Зарубин, Зарубин. А какой он, этот самый Зарубин?
Виктор пожал плечами:
— Все штурмуем, все некогда.
— Он и сегодня не хотел ехать. Еле вытащил, — сказал Анатолий.
— Я просто не знал, что у тебя такая красивая жена, — отшутился Виктор, — а то бы и без приглашения поехал.
Шутку тут же подхватили, раздались восклицания:
— Ты слышишь, Толька? Нашел друга на свою голову. Теперь гляди в оба.
…Веселье длилось долго. Только когда стихли шумы на улицах и дружно, будто заранее сговорившись, погасли уличные фонари, а последние троллейбусы сонной стаей собрались у ворот парка, гости постепенно, нехотя стали по одному, по двое расходиться.
Виктора устроили спать на диване. Проводив последних любителей «посошка», Анатолий присел рядом.
— Ну, как тебе тут?
— Полный порядок. Лучше, чем дома.
— Может, опрокинем по маленькой на сон грядущий? Там есть какое-то слабенькое.
— Нет, не хочу.
— Не буду, не хочу… Что ты какой-то квелый сегодня?
— А ты что сюда заявился? Пригласил ночевать, а спать не даешь.
— Интересно, а когда ты у себя в палатке спишь, все на цыпочках ходят?
— У нас делу время — потехе час. Даже Быстров позавидовал: до чего же у вас, говорит, здорово. Хоть самому переселяйся в Лебяжье.
— Он к вашей бригаде просто неравнодушен.
— Он со всеми такой.
— Отвечу мудростью, которую теперь часто можно слышать: «Не сотвори себе кумира».
— Да нет. Я объективно.
— Ну, а как тебе мои друзья понравились?
— Ничего. Народ любопытный.
Анатолий вздохнул:
— Завидую я им, дьяволам, смертельно завидую.
— Почему?
— Ну как же! Васька Белов — это чернявый, цыганистый такой — на днях кандидатскую защитил, а Рыжий — мы все его так зовем, хотя имя и фамилия у него довольно поэтические — Станислав Розанов, — этот уже доктор, глядишь, скоро и Государственную премию получит. Ведущий конструктор какого-то хитрого агрегата для космических кораблей. В общем, стезя у всех прямая.
— Ну, а что же тебе мешает? Кандидатский у тебя, кажется, сдан? Кропай диссертацию, и вся недолга.
— Твоими бы устами да мед пить. Диссертация — это ведь не ля-ля разводить. Попотеть ох как придется.
— А как бы ты хотел?
— Хотел бы в единое слово я слить свою грусть и печаль, — продекламировал Анатолий и потянулся за папиросами. Виктор через минуту проговорил:
— Знаешь, Надя твоя мне понравилась. Прямо молодчина.
— Надька-то? Ничего. Ну и муж у нее тоже не из последних. Как думаешь?
Не ответив на шутку, Виктор продолжал:
— Хорошо, что неизбалованная. Посмотрел я, в руках у нее все так и горит. Сноровка чувствуется.
— У своей мамаши школу прошла. Знаешь, какая строгая мадам? Когда мы к ней в гости едем, так оба как к смотру готовимся. Полный допрос учиняет: и как на работе, и как учеба, и что купили, и что читали, и где бывали. Как школяров экзаменует.
— Выдающаяся у тебя теща. Повезло. Тут как-то, когда тебя не было, разыскала меня мать одной девушки с пятого участка. Приехала посмотреть, как живет дочь. И, увидев, что та обитает в палатке, а работает в бригаде штукатуров, такой концерт мне устроила, что я не знал, как ее в норму ввести. Это что же, говорит, за безобразие? Разве я дочь свою для такой жизни растила?
Прикурив сигарету, Зарубин продолжал:
— У многих родителей мысли о детях идут по очень простой схеме. Раз мы жили неважно, пусть детки поживут в удовольствие. Этим папам и мамам и невдомек, что они портят детей, осложняют им жизнь. Ведь такие белоручки обязательно споткнутся. И обществу приходится потом тратить массу сил на то, чтобы сделать этих «мимоз» настоящими людьми. А бывает ведь, что человека из такого индивидуума сделать уже невозможно.
— Истина эта известная, только что же тут поделаешь? — зевая, проговорил Снегов.
— А я и не говорю, что открываю Америку. Но честное слово, я бы это дело превратил прямо-таки в государственный вопрос. — Сказав это, Зарубин надолго замолчал. Снегов тоже молчал, думая о чем-то своем. Потом спросил:
— Ты спишь?
— Да нет. Как же спать, когда мы с тобой в такие проблемы ударились!
— Особенно ты. И рассуждаешь так, словно сам огонь, воду и медные трубы прошел.
— Ты знаешь, Анатолий, меня все время мучает мысль, что мы в своей работе упускаем самое важное. Не сдружили мы ребят. Днем вроде все вместе, делом заняты, а вечером каждый сам по себе. В общем имей в виду, не очень-то нас жалуют ребята.