Наследники
Шрифт:
Яша осторожно открыл дверь, так же осторожно вошел в комнату и, подслеповато щурясь, долго смотрел на Быстрова. Алексей стремительно подошел к Яше, взял его за руки и с силой тряхнул их. Щегольские очки Яши сползли на самый кончик носа.
— Ты что у нас делаешь? А? Почему не предупредил? Что за безобразие? И наши тоже хороши: представитель прессы ходит по стройке, а они хоть бы что. Сегодня же хвост накручу кому следует.
— Погоди, погоди, парторг, не спеши с крутыми мерами. Я, конечно, виноват, но ваши люди здесь ни при чем.
Уселись на диване. Яша стал объяснять причину появления на стройке.
— Заказан очерк для нашей газеты.
— Вот это правильно. Люди у нас такие, что о них хоть романы пиши или песни складывай.
— Кого конкретно рекомендуешь?
— Кого? Пожалуй, сразу-то и не ответишь. Говорю тебе, что о любом писать можно.
— А все-таки?
— Например, Зарубин, Мишутин. Бригадиры хоть куда. Или вот Удальцов, прораб. Молодой, способный, задиристый. А бригада Завьяловой?
Когда Быстров начинал рассказывать о людях «Химстроя», то неизменно увлекался. Так было и сейчас. Яша быстро заполнял толстый блокнот. Наконец Алексей спохватился:
— Да что мы все о делах? Как ты-то живешь? Что нового? Выходит, в центральную прессу прорвался? Молодец.
— Ну, не такой уж молодец. На четвертом десятке прорвался-то. Поздновато.
— Почему поздновато? Ты ведь всю жизнь этим занимаешься.
— Одно дело многотиражка, другое — центральный орган.
— Ничего, не робей. Глаза страшатся, руки делают.
— Это я часто себе в утешенье повторяю.
— Как Зина?
— Работает в исполкоме. Приемом населения заведует. Дело хлопотное, ответственное. Домой приходит усталая и отыгрывается, конечно, на мне. Все, понимаешь, за бесхозяйственность критикует. «Если бы, — говорит, — не взяла тебя в мужья, пропал бы совсем». И такой я и сякой. «Даже, — говорит, — гвоздь толком забить не умеешь». Верно, хозяйской хватки у меня нет. Так что всем верховодит она. Живу надеждой, что вот Ленька подрастет, тогда возьмем ее в ежовые рукавицы.
Быстров заметил, как, заговорив о сыне, Яша сразу преобразился.
— Всего пятый год парню, а все-все понимает, стервец! Тут на днях прихожу домой, а он, полусонный совсем, спрашивает: «Ты почему долго не приходил? Опять с музой шуры-муры крутил?» Это уж, конечно, Зинкины слова.
Быстров рассмеялся.
— А как с ними, с музами-то? Все в дружбе?
— Помаленьку, — смущенно ответил Бутенко. — Есть некоторые итоги. Скромные, правда…
И Яша достал из кармана тоненькую книжку в голубой глянцевитой обложке, посмотрел на нее влюбленно и протянул Алексею.
— Вот. Авторский экземпляр.
Быстров бережно взял книжечку, долго разглядывал ее, затем прочел вслух: «Яков Бутенко. Весенняя капель. Стихи».
Как-то удивительно тепло стало на душе у Алексея. Он ведь знал, как трепетно относится Яша к своему поэтическому труду, сколько сил и сердца вложено в эти страницы…
— Поздравляю тебя, Яша, от души поздравляю.
— Да ну, чего там…
— А как же? Тысячи тонн словесной руды единого слова ради. Так, кажется, Маяковский говорил?
— Точно, — тихо ответил Яша и потянулся, чтобы взять книжку.
— Отбираешь?
— Нет, надписать хочу.
Яша протер платком очки, торопливо надел их и стал что-то писать на титульном листе. Алексей с каким-то особым чувством вглядывался в друга. Завод, ребят, с которыми работал, Алексей вспоминал часто. А сейчас Яша будто принес с собой родные запахи «Октября». Алексею показалось на какое-то мгновенье, что он вновь там, в заводском комсомольском комитете, а Яша Бутенко пришел с макетом очередного номера заводской многотиражки.
Яша облегченно вздохнул и, сняв очки, подслеповато поглядывая на Алексея, протянул сборник.
— Вот, готово.
Алексей прочел вполголоса: «Алеше Быстрову… Другу чудесных комсомольских годов. Яков Бутенко».
— Спасибо, Яша. О, тут еще и стихи.
— Экспромт, и не из выдающихся, так что не очень придирайся, — предупредил Бутенко.
— Ладно, ладно, не скромничай, — добродушно улыбнулся Алексей.
Пройдут года, совсем мы поседеем,
Несется время, кудри серебря,
Но сердцем, сердцем мы не постареем,
Кто рос в цехах родного «Октября».
— Черт полосатый! Здорово, честное слово, здорово!
— Захвалишь ты меня. Возомню, что я действительно с Парнаса, — довольно и широко улыбнулся Яша.
…Заводские и зареченские дела Яша знал в подробностях и на рассказы не скупился. А Алексей все расспрашивал.
— Павлик Орлов? Его забрали в НИИ. Начальник производственных мастерских. Рыбехин? Глобус-то наш? Кандидат наук. Говорят, докторскую готовит. А вот где Крутилин — не знаю.
— Наше начальство — заместитель начальника главка, — ответил Быстров.
— Да что ты? Жив, значит, курилка.
— Жив, да еще как!
Яша ждал, что вот сейчас, раз уж зашел разговор о Крутилине, Алексей спросит, заговорит о Лене. Но он не спрашивал. Тогда Яша, не глядя на Алексея, тихо спросил:
— Лена с ним?
— С ним.
Алексей не спеша перелистывал Яшину книжку. Он был спокоен, совершенно спокоен, только пальцы, перебиравшие страницы, чуть заметно дрожали. Отложив книжку в сторону, поднял глаза на Яшу:
— Давно не видел ее…
— Ну, а о Громове ты, конечно, слышал?
— Да, да. Дипломатом стал. Уверен, что посол из него настоящий получился. Жалею, что мало с ним поработать пришлось. Чудесный человечище. Очень они с Луговым схожи.
— А с Семеном Михайловичем давно виделись?
— Собираюсь на завод, да все никак.
Яша опять стал рассказывать.
— На заводе-то он вроде внештатного партийного папаши. В цехах, парткоме, завкоме, дирекции — у всех к нему дела, везде только и слышно: это с Семеном Михайловичем посоветоваться, об этом давайте у Лугового спросим, тут без Семена Михайловича не обойтись…