Наследники
Шрифт:
— Как же это?
— Добивались сверх фондов, не приходовали, а потом реализовывали.
— И Богдашкин?
— Участие его самого установлено не было, но за близорукость строгача по партийной линии схватил.
Данилин молча прохаживался по кабинету, не глядя на Казакова.
— Почему же вы не рассказали этого, когда рекомендовали его сюда?
— Ну, давно ведь было-то.
— Правильно. Тогда зачем решили вытащить столь давнюю историю сегодня?
Нахмурясь, Казаков ответил:
— Начинал свару не я. А когда меня бьют, я даю сдачи.
— И при этом не очень стесняетесь в средствах. Вас прутиком, а вы дубиной. В борьбе, мол, все средства хороши, так, что ли?
Казаков хотел что-то пояснить, но Данилин еще раз пристально посмотрел на него и, не скрывая досады, промолвил:
— Нехорошо у вас вышло. Нехорошо. Будто вы рот ему поспешили заткнуть.
— Возмутил он меня. Сам напутал — и в кусты.
— Но ведь цемент в Тимково он сам занарядить не мог?
— Я подписал, не отрицаю. Просмотрел. Только при чем тут честность, совесть и прочее? Кстати, я вообще не понимаю, почему все пристали к этому случаю? Хорошо, завезли в Тимково цемент. На сторону это, что ли? Завод-то наш. Почему Быстров возводит этот факт чуть ли не в политику? Вообще он, по-моему, слишком много берет на себя. Но если уж так стоит вопрос и вы тоже видите в этом что-то особенное, перебросим завтра же его обратно сюда.
— Зачем же? Слишком накладно, неразумно. Цемент в Лебяжье забросьте с центральных складов.
— Запас там у нас останется маловат. Ну да ничего, перебьемся.
Уже от двери Данилин вернулся к началу их разговора.
— Так мы условились, Петр Сергеевич, в хозяйстве у нас, вы слышите меня, все должно быть в полнейшем порядке. В полнейшем. Вы поняли меня?
— Да, да, конечно, — поспешно согласился Казаков.
Данилин уже проще, без подчеркнутой многозначительности предупредил:
— А Лебяжье приведите в порядок. По совести говоря, я удивляюсь, как вам сегодня строгача не записали. Да и мне тоже. Честное слово, было бы поделом.
Возвращаясь к себе, Данилин все продолжал думать о разговоре с Казаковым. Что-то неуловимое настораживало его, стало более явственным чувство тревоги и беспокойства.
Вспомнилась фраза Петра Сергеевича о Быстрове. За что это он так невзлюбил парторга? Быстров ведь не такой. Сегодня на парткоме он, если бы хотел, мог основательно обрушиться на нас. Нет, мужик он не мелочной.
Владислав Николаевич ничуть не кривил душой, думая так, он действительно все больше изменял свое мнение о парторге. То, что в министерстве и правительстве поддержали линию Быстрова и актива стройки на изменение сроков сдачи объектов, Данилин переживал остро и болезненно, но не долго. Первое время после приезда министра Данилин со злостью думал: «Посмотрим, что выйдет из этой затеи».
Быстров, однако, словно прочтя его мысли, сказал как-то:
— Владислав Николаевич, послушайте мой добрый совет. Вы могли спорить со мной, с партхозактивом стройки. Но признано везде и всеми, что наши соображения были правильны. И теперь это уже не просто соображения — это программа деятельности «Химстроя». И от вас самих зависит — то ли вы поведете эту линию, то ли… кто-нибудь другой.
Данилин тогда не нашелся, что возразить, и Быстров больше не возвращался к этому разговору. Владислав Николаевич тоже не начинал его. Он со злостью ушел в дела по литейке и кузнечно-прессовому, бывал там чаще, чем на главном корпусе, и отчаянно ругался за каждый час и день графика по этим объектам. А график был жестким, надо было наверстывать упущенное. Потом, месяца через полтора или два, когда фундаменты и первые этажи цехов вылезли, наконец, из земли и стали догонять главный, он подумал с иронической усмешкой: «А ведь, пожалуй, ты зря артачился, старик». И тогда же подумалось о Быстрове: «С головой и с характером, чертяка. Сумел-таки на своем настоять, да и меня из упряжки не выпустил».
Сегодняшнее заседание парткома еще больше укрепило Данилина в его мыслях о Быстрове. Ему понравилось, как парторг спокойно и деловито разбирал обострившееся дело с Лебяжьим, как умело вел его по нужному руслу, не сбиваясь на мелочи, не давая разгореться ненужным страстям и спорам. А как легко было впасть в крайности, раздать направо и налево предупреждения, строгачи и прочее… «И правильно сделал. Нам ведь еще строить да строить…»
После ухода Данилина Казаков долго еще сидел в своем кабинете. Он чувствовал какое-то отупение, слабость и безразличие ко всему на свете. Приход Четверни пришелся очень кстати, и скоро они мчались в машине по ночному шоссе в Москву.
Четверня взволнованно и нервно допытывался, почему Петр Сергеевич так навалился на Богдашкина. Какой был смысл? Ведь отлучили его теперь от себя, совсем отлучили.
— Да не канючь ты, — с досадой огрызнулся Казаков. — Не сдержался я. Понимаешь — не сдержался. Не мог спокойно слышать, как этот старый сапог рассуждает о честности и всяких материях. Уж чья бы корова мычала, а его молчала. Да еще историю с Тимковом начал было размусоливать. Надо же было как-то сбить его с этой неподходящей темы.
— Да… — в раздумье произнес Четверня. — Боюсь, теперь посложнее будет. Богдашкин-то нам ох как нужен!..
— Ничего, — сумрачно успокоил его Казаков. — Уладим. Ты скажи лучше, как с северянами-то.
— А что с северянами? Они ждут. Если затянуть отправку, неизвестно, сможем ли потом. Как дальше сложится — черт его знает.
— От Тимкова надо будет внимание отвлечь. Обязательно… — озабоченно проговорил Казаков. — Слушай-ка… — И он ближе наклонился к Четверне.
…На следующий день утром на строительство поселка было отправлено пять машин цемента, потом — вновь пять. Два цементовоза постоянно сновали теперь между центральной площадкой и Лебяжьим.
Удальцов, довольный, позвонил Быстрову и Данилину и сообщил, что баталия на парткоме уже приносит пользу. Казакову и Богдашкину он позвонил тоже, поблагодарив за помощь. Страсти вокруг Тимкова стали затихать. Операция с «Северянином», приостановленная было Казаковым и Четверней, вновь стала развертываться, как было намечено раньше.
Глава XV. Гость с Парнаса
Звонок Яши Бутенко был неожиданным, и Быстров, положив трубку, удивленно и обрадованно проворчал: «Чертяка, болтается на стройке и ничего не скажет. Ну, дам я ему взбучку».