Наследники
Шрифт:
Крутилин встретил посетителей, чуть привстав из-за широкого, отполированного до зеркального блеска стола.
— Прошу, прошу. Представителям «Химстроя» всегда рады. — И сразу обратился к Быстрову: — Все собираюсь к вам, да вот они, окаянные, — он показал на бумаги, — не пускают. А хочется. И на стройку взглянуть, да и с тобой свидеться. Сколько прошло, как мы лбами-то столкнулись? Семь, шутка ли, семь годков промчалось. Да, летит время.
— Дважды все-таки виделись, — спокойно заметил Быстров.
— Это когда же? Ах да. В Болгарии и когда мы с Данилиным на Каменские выселки приезжали. Ну что это за встречи: здравствуй да прощай.
Увидев, что Казаков все еще стоит у стола, Крутилин добавил:
— Ты что это, Петр Сергеевич, стесняешься? Садись. Тебе ведь этот кабинет знаком.
— Приходится надоедать, Виктор Иванович. Уж извините.
— Чего там извинять-то! Не по личным же делам ходишь.
Быстров думал о том, как изменился Крутилин. Блеклый пушистый венчик обрамляет крупную голову, большие залысины делают высоким и внушительным лоб. Полное с сероватым оттенком лицо, глаза беспокойно перебегают с предмета на предмет. Нейлоновая сорочка туго обтягивает крупное, раздавшееся тело, пухловатый живот. Крутилин, заметив, как пристально рассматривает его Быстров, рассмеялся.
— Изучаешь мою комплекцию? Округлился? Несомненный факт, как говорится. И кудри, — он провел ладонью по голове, — кудри тоже не те. А ты молодец, мужскую красу не потерял еще, власы хоть и с пепелком, а целы. И трудовой мозоли пока нет. Это похвально. А я вот нажил, — Крутилин похлопал себя по животу. — Хочу заняться похудением, да все никак не соберусь. Ну, а теперь расскажи, как ты? — И, повернувшись к Казакову, объяснил: — Старые друзья-товарищи встретились. Ты уж извини. Дела-то чуток подождут, мы их потом мигом.
— Да что вы, Виктор Иванович! Я прекрасно все понимаю.
Крутилин вдруг хлопнул ладонью по столу.
— А мы, пожалуй, вот как сделаем. Порешим ваши дела и махнем ко мне обедать. А? Как предложение, принимается?
— Лично я с удовольствием, — живо согласился Казаков, — с утра маковой росинки во рту не было. Думаю, и Алексей Федорович не откажется? Времени-то вон четыре скоро.
Пытливо глядя на Быстрова, Крутилин спросил:
— Как, Алексей, не возражаешь?
Быстров не ожидал такого поворота дела и теперь не знал, что ответить.
— Чего молчишь? — насторожился Крутилин.
— Понимаете, у нас к вам вопросов немало, да и на стройку еще вернуться надо.
— Дела не волк, в лес не убегут, — махнул рукой Крутилин. — Поедем. Елена будет очень рада. Как-никак старые друзья.
Крутилин говорил добродушно, широко улыбаясь, но при последних словах тень мелькнула в его глазах, и он на миг прикрыл их, чтобы спрятать ее от пристального взгляда Алексея.
Быстров молчал. Ехать к Крутилину не было никакого желания, но и отказаться было как-то неловко. «Показать Крутилину, что держу обиду? Что не забыл старое?» В то же время он поймал себя на мысли, что ему хочется увидеть Лену.
— Что ж, так и быть, поедем, — согласился он наконец. — Только сначала рассмотри наши просьбы.
— Это непременно, — согласился Крутилин. И, вызвав секретаря, сказал: — Позвоните домой, скажите, что скоро приеду с гостями. — Затем, повернувшись в кресле, подчеркнуто деловито обратился к Казакову и Быстрову: — Теперь слушаю. Поди, с целым мешком приехали?
Все просьбы, которые у них были, он действительно расщелкал, как орехи. Звонил по телефонам, вызывал сотрудников, давал лаконичные распоряжения. Возражения выслушивал нетерпеливо:
— Я знаю, в курсе, но сделайте, как сказано…
Дирижируя этим оркестром, краем глаза поглядывал на Быстрова: «Ну как, не рановато вы списали в архив Крутилина?» Он был очень рад возможности показать себя перед Алексеем — свидетелем его былого падения. Это тешило, приятно щекотало самолюбие. Быстров, наблюдая за Крутилиным, думал: «Да, Виктор Крутилин, ты все тот же. И тон, и замашки, и привычки. А впрочем, черт его знает, может быть, здесь, в главке-то, это в порядке вещей? Но зачем он распускает хвост, как павлин? Поразить меня хочет? Так я и без этих художественных приемов его знаю».
Минут через сорок они были на Университетском проспекте, где жил Крутилин. Огромный, облицованный светло-желтой керамикой дом сиял неоновыми вывесками, будто плыл в мареве городских огней.
Поднявшись на четвертый этаж, Крутилин нажал замысловатую блестящую кнопку звонка. Дверь открыла Лена. Увидев Быстрова, в первое мгновение она словно бы не поверила себе: удивленно глядела то на него, то на мужа. Потом, тряхнув головой, стремительно шагнула к Алексею, не скрывая радости, воскликнула:
— Алеша, ты? Каким ветром тебя занесло?
— Елена, — со снисходительной усмешкой заметил Крутилин, — кто же так встречает старых друзей? Ты ли это, да каким ветром занесло… А я-то его уверял, что ты будешь ужасно рада этой встрече. Готовь лучше стол, закуски и все прочее.
Алексей ехал сюда со стесненным сердцем, не раз принимаясь ругать себя за то, что уступил Крутилину. Сейчас же, после встречи с Леной, досада на себя брала еще больше. Будто какая-то тяжесть навалилась на сердце. Никто так прочно и глубоко не входил в душу Алексея, как Лена. Он вспомнил сейчас их последний разговор там, в Заречье. На следующий день после городской конференции, на которой решилась судьба Крутилина и его, Быстрова, судьба, Алексей пришел в комитет комсомола. Лена была там одна. Взволнованный событиями, что произошли за эти дни, уходом Лены из Дворца культуры вместе с Виктором, он с тревогой, боясь ее ответа, спросил:
— Лена, что случилось? Где ты пропадала? Я тебя ищу, ищу…
Лена, не глядя на него, глухо и как-то отчужденно проговорила:
— Мы с Виктором… теперь вместе… Поздравь меня, Алеша…
Алексей, собственно, был готов к этому. И все-таки слова Лены были так ошеломляюще-тягостны, так сжали его сердце, что он долго ничего не мог выговорить и сидел у стола, бессмысленно глядя на яркий плакат на стене комитета. Там веселый парень в ушанке призывал комсомолию осваивать Сибирь.
Алексей всеми силами старался сдержать себя, не унизиться, не броситься к Лене с какими-нибудь жалкими, просящими словами. Он с трудом выдавил тогда из себя нечленораздельное пожелание счастья и вышел из комнаты. Больше он Лену не видел. Она уехала с Крутилиным, который вскоре после конференции перебрался в Москву.