Наследники
Шрифт:
После некоторого молчания он тихо, задумчиво проговорил:
— Чудесно рассказывала экскурсовод. Верно?
Таня живо ответила:
— Очень. Но меня несколько удивил ее анализ Шестой симфонии. По ее словам получается, что Чайковский трактует героя как живущего вне времени и пространства. Живет один, борется один и погибает один. Уж слишком трагично и безысходно. Я понимаю Чайковского иначе. Он вроде Бетховена, Толстого, Пушкина. У него же нет безысходной скорби, отрешенности.
— А она и не утверждала, что это основная тема симфонии, — не согласился Зарубин. — Помните ее мысль: симфония — это скорбная песнь, посвященная не самой смерти, а переживаниям, чувствам, мыслям, которые охватывают слушателя, представляющего гибель прекрасной жизни. Но самое главное — это она особенно подчеркнула — чувства, которые возникают при этом. Не только печаль, но и страстное сочувствие, и протест, и преклонение перед красотой и мужеством служения высоким идеалам.
— Да, но она же прямо сказала, что герой гибнет и художник оплакивает его, — не сдавалась Таня.
— Нет, нет, вы, видимо, плохо слушали. Художник утверждает, что жизнь не знает пощады, что борьба в одиночку трагична, она всегда ведет к гибели… Однако художник славит человека за то, что он борется, за то, что борьба за высокие идеалы — цель его жизни. Вот основная мысль, которую все время проводила Наталья Ивановна.
— Вы что, специально интересуетесь Чайковским?
Виктор смущенно махнул рукой.
— Да нет. Хотя люблю его очень. В институте у нас шел цикл вечеров, посвященных русской классике. Ну так вот, я вместо лекций и бегал на них.
— Вот почему хвосты-то по ночам снятся, — пошутила Таня.
— Грешен, грешен. Понимаете, там столько соблазнов, что поневоле с лекций сбежишь: то музыкальные вечера затеют, то выставку художников, то еще что-нибудь. Вчера заехал — бац! — фотовыставка древнего русского зодчества. Разве можно удержаться и не заглянуть?
Виктор пожал Тане руку.
— Заезжайте к нам. И в Лебяжье тоже.
— Обязательно.
Автобусы гуськом, осторожно перебирались через переезд железной дороги и затем, вырулив на шоссе, взревели моторами, набирая скорость, заторопились к Каменску.
Зайкин, ни к кому не обращаясь, заметил:
— Казакова, между прочим, ничего, симпатичная…
Виктор в тон ему проговорил:
— Она, между прочим, то же самое говорила о тебе. Удивительный, говорит, этот парень, Зайкин.
— Нет, ты серьезно? — всполошился Костя.
Зарубин, однако, сразу остудил его горячность:
— Нет, конечно. А ты, я вижу, обрадовался?
Костя разочарованно протянул:
— Ох и язва же ты, Зарубин! И это секретарь комитета.
В разговор вступил Удальцов:
— Я считаю, что Зайкин прав. Зарубин стал явно зарываться. Сегодня, как известно, мы должны были пойти в Манеж и на Кузнецкий, потом в «Россию» на фильм, а оказались на ВДНХ.
— Разве кто-нибудь недоволен? — удивился Зарубин.
— Да нет, выставка замечательная. Я вообще считаю, что комсомолу пора иметь свой музей. Я даже письмо в ЦК по этому поводу написал. И чтобы решение ЦК было: каждому комсомольцу обязательно в нем побывать. Но сейчас-то я о другом. Что-то ты, Зарубин, задумчивый, серьезный не в меру, особенно в последние дни.
Костя тут же подал реплику:
— Говорю же вам, он стал отрываться от масс.
Взлохматив пятерней белесую шевелюру Кости, Виктор рассмеялся.
— А ты, Костя, как дворняжка, на любую кость бросаешься, лишь бы порычать.
Зайкин обиделся, хотел спорить, но ребята затянули песню, и от этого намерения пришлось отказаться. Скоро и его пронзительный дискант звенел на весь автобус. Парня мало смущало, что поет он не в тон, то отстает, то забегает вперед. Наоборот, Костя был твердо убежден, что без его участия и песня была бы не песня.
Глава XXX. Отряд выходит на трассу
Темно-синяя, почти прямая стремительная линия прорезала зелень лесных массивов, ровную поверхность полей и лугов, глубокие балки и овраги. Затем, в середине пути, она скрывалась под холмами Клинско-Дмитровской гряды и, вновь выйдя на равнинные участки, устремлялась к «Химстрою». Так выглядела трасса водозабора Высокое — «Химмаш». Около карты, что висела в кабинете Данилина, вот уже два часа толпились люди, шел горячий спор. Технический совет строительства обсуждал проблему, которая неожиданно стала предельно срочной.
Несколько дней назад на стройку приехали встревоженные и озабоченные руководители городского Совета Каменска. В городе стал резко понижаться баланс водоподачи. Уровень водохранилища, питающего город, заметно упал. Все это произошло после того, как строители подключились к городскому магистральному водопроводу. А что же будет после пуска завода, когда расход воды увеличится более чем вдвое? Вызвали специалистов из Москвы. Те считали, прикидывали так и эдак, результат получался один: с пуском «Химмаша» город сядет на тощий водный паек. Правда, на городском водоснабжении «Химмаш» должен был жить всего два года. Вторая очередь строительства предусматривала сооружение водозабора из озера Высокого, что располагалось севернее, в семидесяти километрах от Каменска. Но ведь два года — это не один день. Как жить городу без воды?
Утром, перед заседанием технического совета Быстров и Данилин встретились на высотной части главного корпуса. Долго молча оглядывали площадку. Оба думали об одном и том же.
Быстров с досадой проговорил:
— И все-таки я не понимаю, почему так опростоволосились проектировщики? Неужели не могли разобраться, хватит или не хватит воды в Каменске с пуском завода?
— Нынешний год особый. За последние десять лет не было такого низкого уровня водохранилища.
— Допустим. Но раньше-то такие явления бывали? Бывали. Зачем же предусматривать водоснабжение завода из городского источника?
Данилин, не отрывая взгляда от площадки, ответил:
— Расчеты, по-моему, были вполне обоснованны и логичны. Но ты забываешь одно обстоятельство. В нынешнем году мы должны были сдать лишь часть объектов, а будем сдавать почти весь производственный комплекс. Все: и энергия, и вода, и тепло, и многое другое — понадобится в двойном, а то и в тройном объеме. Так что виноваты не только и, пожалуй, не столько проектировщики.
Быстров усмехнулся.
— Выходит, виноваты-то мы?
Оба молча загляделись на стройку. Там шла обычная размеренно-напряженная жизнь. Сверкали огни электросварки, монтажные краны на литейке, компрессорной и лабораторном корпусе важно, методично раскланивались: они неустанно поднимали на верхние этажи металлические фермы, железобетонные балки, плиты. Монтажники в серых брезентовых куртках и пластмассовых касках бережно принимали их в свои объятия и, бесстрашно повисая на фермах или балках, вели их к своим гнездам, споро ладили их там, и вот кран уже отправлялся за новой, очередной ношей. А внизу по дорогам между корпусами и по кольцевой, что огибала всю площадку, бесконечной вереницей двигались самосвалы, автопогрузчики и степенные тягачи. Людей внизу почти не было видно — бригады работали теперь больше внутри корпусов. Штукатуры, маляры, облицовщики «доводили до сдачи» последние участки, метр за метром уступая место монтажникам…