Наследство Карны
Шрифт:
— За что?
— Я не всегда был пай-мальчиком.
— Но ты не похож на Фому.
— Нет. Ты ведь слышала, Дина сегодня сказала, что я похож на старого ленсмана, ее отца.
— Он был плохой?
— Не очень хороший.
Они снова засмеялись. И долго не могли остановиться.
— Идем спать, — все еще смеясь, сказала она.
Он замер и перестал смеяться.
— Ты иди. А я должен зайти к Андерсу в людскую!
— Я с тобой!
— Когда я был маленький, я спросил у Андерса, не может ли он быть моим отцом, — сказал Вениамин, вставая с ящика.
— И что он тебе ответил?
Вениамин дышал со свистом, говорить ему было трудно:
— Мы с ним сидели здесь, в этом пакгаузе, и чинили сеть… Он сказал: «Если ты считаешь, что будешь счастлив, я могу быть твоим отцом». И пожал мне руку.
Карна проснулась от собственного голоса. Было темно и тихо. Ока открыла глаза, но как будто продолжала спать. Кроме нее, в комнате никого не было. Она не парила в воздухе, и припадка у нее не было. Она никуда не собиралась и не знала, где находится. В свете, падавшем из окна, вдруг возник папа. Очень бледный, без глаз. Она с удивлением смотрела на него. Неожиданно папа упал!
Крик был ее и в то же время чужой. Долгий. Протяжный. Непрерывный. Она набирала полные легкие воздуха и кричала, кричала, кричала.
Хотя и понимала, что папа упал и никакой крик этого не изменит. Он упал, как падают только один раз.
Потом появилась бабушка и что-то сказала. Карна не слышала ее слов, но показала ей в ту сторону, где лежал папа.
Бабушка зажгла лампу, теперь она должна была увидеть папу. Но не увидела. Карна хотела сказать, что теперь умер и папа. Но не могла. В ней не было места для слов, только для крика.
Она брыкалась и рвалась к папе, однако бабушка крепко держала ее. Очень крепко. Карне стало больно. Прислушиваясь к этой боли, она перестала кричать. Словно кто-то заткнул ей рот пробкой.
— Папа упал, он лежит там, у окна! — Она показала рукой.
Бабушка поднесла ее к окну, чтобы она потрогала папу и проверила, не ушибся ли он. Карна протянула руку, но папы там не было. Он исчез!
В дверях появилась Бергльот. У нее было такое лицо, будто она тоже видела, как папа упал. Карна заплакала.
Она опомнилась в кровати у бабушки и узнала, что все это ей только приснилось.
— Ты боишься, что папа умрет, как умер Андерс, вот тебе и приснилось, будто он упал.
— Но ведь его нет в зале? Ты сама видела!
— Анны там тоже нет. Они пошли пройтись по берегу или сидят у флагштока.
— Может, Анна тоже упала?
— Нет, они скоро вернутся. Лодка стоит на месте. Мы не будем спать и дождемся, когда они вернутся.
— Но ведь я сама видела; папа упал!
— Иногда мы видим то, чего нет… А может, это был сон.
— Не сон. У меня были открыты глаза! Ты просто меня уговариваешь, чтобы я не кричала.
— Я не боюсь твоего крика. Кричи себе сколько влезет. И мне все равно, что ты видишь. Но я открою дверь в коридор и обещаю тебе: скоро ты увидишь, что Вениамин придет и спросит, почему у нас открыта дверь. И Анна тоже.
Карна поняла, что ей остается только ждать.
Дверь в Динину комнату была приоткрыта. Вениамин и Анна задержались в коридоре. Потом Вениамин решился и заглянул в комнату.
— Почему у тебя открыта дверь? Я…
— Карне приснился страшный сон, и она хотела убедиться, что ты жив, — послышался из темноты голос Дины.
— У нее был припадок?
— Нет, на этот раз только сон.
Голос Дины звучал так, словно ничего не случилось. Как ей это удается, подумал он.
— Не бойся за меня, папа, я лежу у бабушки, потому что я видела, как ты упал.
— Упал?
— Да. Как Андерс.
Вениамин вошел в комнату и хотел обнять Карну. Но в темноте обнял их обеих. Динина рука крепко сжала его руку.
На цыпочках он вышел в коридор и осторожно прикрыл за собой дверь.
Анна прочла вслух отчет, написанный для ленсмана. Она только что переписала его набело.
«14 сентября в первую половину дня меня вызвали к Гуннару Ульсену в Плассен, которому, как мне сказали, Петтер Педерсен нанес сильный удар по голове. Волосы на голове у Ульсена слиплись от крови. Лицо и уши тоже были в крови. На коже головы были три раны. Одна — над левым виском, другая — на темени и третья — в правой части лба. Кожа была рассечена до кости, кусок кожи содран. Кость и надкостница повреждены, кость по краям раны раздроблена. Рана была нанесена с большой силой каким-то острым предметом. Несмотря на быстро оказанную помощь, рана опухла и воспалилась. После применения лекарств опухоль и воспаление прошли».
Вениамин со вздохом подписал отчет.
— Спасибо! Хорошо, что мне не пришлось писать это самому! Меня мутит, когда я вижу это на бумаге.
— Никогда не думала, что тебя может замутить от вида раны.
Если бы не смерть Андерса, она бы сейчас засмеялась, подумал Вениамин.
И вдруг она засмеялась!
— Не раны, а крови. — Он тоже засмеялся.
— Как же ты с этим справляешься?
— Не знаю. Наверное, это у меня появилось после русского.
Ему вдруг стало легче, оттого что он признался в этом. Произнес вслух. Доверил человеку, который понимает его, которому достаточно одного слова: русский.
Они стояли по обе стороны секретера. Вениамин держал в руке отчет.
— Я хочу спросить у тебя… — начала она.
— Что?
— Каким орудием был нанесен удар? Ты ничего не пишешь об этом.
— Я могу ошибиться. Мое дело — описать рану, а не расследовать, как это случилось.
Она кивнула: