Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
— Смертный! Своими жалкими заклинаниями ты потревожил сон Высших! Неужели ты думаешь заставить нас служить тебе?! — Глаза чудовища вспыхнули фиолетовым пламенем.
— Я… ээ… — Дитрих попытался выдавить из себя хоть какой-нибудь ответ. Во рту неожиданно пересохло, фон Брандт никак не мог сообразить, что сказать демону. Все пошло совсем не так, как представлял себе барон раньше.
Горгулья отвернулась и уставилась на русских. Еремин схватился рукой за сердце, захрипел и медленно осел на пол, Тохма же почувствовал, как в его лоб и затылок словно впились тысячи ледяных иголок. Впрочем, это ощущение
— Остались еще… знающие… надо же… — В голосе чудовища послышалось безмерное удивление. — Как же тут жарко…
Горгулья взмахнула крыльями. Поднявшийся снежный вихрь подхватил Дитриха, вышвырнул его из Круга Призыва и со всего размаха ударил об стену. В спине что-то противно хрустнуло, да так, что от боли перехватило дыхание. Когда снежинки упали на пол, демона уже нигде не было видно. Из последних сил барон взглянул на русского. В глазах азиата читалась беспощадная решимость.
— Ловушка для армии. Для меня. Зачем… — Выпущенная из автомата пуля оборвала мысли штандартенфюрера.
Эпилог
22 сентября 1942 года к дому на площади подошла рота сержанта Якова Павлова и заняла позицию. Через три дня прибыло подкрепление: пулеметный взвод под командованием лейтенанта И.Ф. Афанасьева, который, как старший по званию, возглавил оборону. Несмотря на это, во всех учебниках истории дом был назван по имени человека, укрепившегося в нем первым. Так бывшее жилище работников облпотребсоюза стало домом Павлова.
Гарнизон, состоящий из двадцати пяти бойцов, удерживал позиции в течение пятидесяти восьми дней, отражая атаки значительно превосходящих сил противника. На личной карте командующего 6-й немецкой армией генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса этот дом был отмечен как крепость.
Когда генерал был пленен, то на первом же допросе он чистосердечно признался, что при попытках захватить дом на площади 9-го Января Германия потеряла больше своих солдат, чем при завоевании Франции.
Дмитрий Лукин
Луна исчезла
За окном его маленькой комнаты было темно и лил дождь. Мама любила, когда такие вечера выпадали на выходные и не надо было работать. Она называла их уютными. Но восьмилетний Гай не видел в них никакого уюта (может быть, оттого, что у мамы уже несколько лет не было выходных).
Разыгравшееся воображение загнало его под одеяло (что толку учить уроки, когда поджилки трясутся?) и наводнило комнату страшными чудовищами.
Мама с папой уже спали (им рано вставать на работу), Рыцари Девяти Лун тоже ничем не могли помочь, и Гаю пришлось бороться со своими страхами в одиночку.
Он схватил одеяло обеими руками и закрылся им с головой — только восемь пальчиков остались снаружи. Но чудовища не нападали. Гай подумал, что они затаились и теперь дожидаются удобного момента. Стоит ему немного расслабиться — и они тут же этим воспользуются: напугают его до полусмерти.
Гай осторожно высунул голову из-под одеяла и огляделся. Справа от кровати — шифоньер, слева — стол и стул, на который он торопливо бросил одежду перед тем, как лечь спать (брюки висят на спинке, а рубашка съехала на пол). В сумраке комнаты было пусто, а в шифоньере, под столом или под кроватью огромные чудовища
На подоконнике стоял телескоп-рефрактор — его любимый друг. Это был мамин подарок. Ясными ночами Гай смотрел в него, разглядывая все девять лун (мама говорила, что там живут добрые рыцари), и тогда луны становились ближе, точно их притягивала неведомая сила. Телескоп казался Гаю волшебным подарком. Знание геометрической и физической оптики вполне мирно уживалось в его маленькой голове с представлениями о волшебной природе телескопа и не вызывало никаких противоречий.
А сейчас шел дождь и телескоп стоял бесполезный и понурый, точно сам не понимал, что происходит и куда вдруг делось все его волшебство. Но, увидев телескоп, Гай улыбнулся и немного успокоился. Он будет хранить и беречь мамин подарок, даже если тот сломается и в него вообще ничего не увидишь.
Отец не хотел покупать телескоп. Гай слышал однажды из-за двери, что родители чуть не поругались. До сих пор в его голове крутились обрывки того разговора.
— Он же такой глупый, что ему уже ничего не…
— Не смей называть моего сына глупым!
— Посмотри правде в глаза: он даже не может учиться в нормальной школе, его мозг…
— Прекрати! Он не глупый, он просто не такой, как остальные. Он особенный.
— Хорошо! Если ты думаешь, что нашему особенному чуду так нужна эта дорогущая штука, то покупай, но я в твоей глупости не участвую! Вы уж как-нибудь без меня!
Так и отложилось в его детской головке, что для папы он глупый, а для мамы — особенный. Почему-то быть особенным ему нравилось больше, чем глупым. Разницу между этими словами он понимал нечетко, но твердо знал, что она есть. Мамино «особенный» было приятней и теплее, чем папино «глупый». Поэтому Гай и сам считал себя особенным. И еще он считал, что мама права, а папа ошибся.
За окном все так же лил дождь. Капли стучали по стеклу, Гай не мог уснуть, и ему снова стало страшно. Опять засосало под ложечкой, опять казалось, что комната вот-вот наполнится невесомыми чудовищами. Дыхание перехватило. Сердце забилось чаще. Он сел на кроватке, надел тапочки и уже собрался пойти к маме с папой, но в последний момент передумал. Вспомнил, как папа смеялся и называл его «иррациональным» трусом. Что такое «иррациональный», Гай не знал, но спрашивать не стал. А потом под утро мама с папой опять поругались из-за него. Он не мог заснуть и слушал через дверь их взволнованный шепот:
— Он же до сих пор боится темноты! Придумывает каких-то чудовищ! — возмущался отец.
— Ну и что. У каждого свои страхи. Зато он совсем не боится потерять работу и не посылает меня к холодильнику, придумывая себе, что вместо продуктов там окажется бомба, — заступалась мать.
— Послушай, чудовищ не существует…
— Для тебя, а для него не существует работы. Так что если он и трус, то не больше, чем ты.
Гай знал, что если папа не спит, то опять не избежать ругани, но усиливающийся страх перед темнотой все настойчивее гнал его из комнаты.