Научное наследие Женевской лингвистической школы
Шрифт:
Новое понятие ограничения произвольности было введено Соссюром в лекции 9 мая 1911 г. В той же лекции он заменил термин «абсолютная произвольность» на «немотивированность». Относительную мотивированность [44] Соссюр связывал с отношениями между знаками внутри системы. Вначале он связывал это явление с синтагматическими отношениями, однако в последней лекции 4 июля он признал, что ассоциативные отношения также ограничивают произвольность [Godel 1957: 92]. Таким образом, ограничение произвольности языкового знака в учении Соссюра обусловлено единством членов системы как в синтагматическом, так и в парадигматическом плане.
Р. Энглер [Engler 1962] и Р. Амакер [Amacker 1975a] высказали предположение, что введение нового термина «немотивированность» и употребление его наряду с термином «произвольность» свидетельствует о переходе от семиологического плана к лингвистическому.
Из рукописных источников видно, что одной из задач семиологии Соссюр считал классификацию систем в соответствии с их степенью произвольности. Конкретное решение этой задачи ранее в 1867 г. было намечено Ч. Пирсом, разработавшим деление знаков на иконические, индексы и символы. В дальнейшем эта проблематика развивалась Р. Якобсоном, в Женевской школе – Л. Прието (часть II, гл. III, § 1).
Первым, обратившим внимание на новизну подхода Соссюра к теории знака, был А. Сеше в статье «Проблемы языка в свете новой теории», опубликованной через год после выхода «Курса» [Sechehaye 1917]. Заслуживает внимания тот факт, что Сеше не только представил произвольность знака в тесной связи с другими положениями теории Соссюра, но и предложил пути дальнейшего исследования вопроса произвольности, которые он связывал с проблематикой языка и мышления, а также языка и речи.
«Разум не имеет прямого воздействия на произвольность, являющуюся не материальным, а нейтральным, бестелесным элементом... проблема эта не решена, и мы ставим вопрос, как и до какой степени человеческий ум воздействует на язык» [Sechehaye 1917: 27]. «...понятие относительной произвольности, рационального и психологического в языке может быть расширено. Если... продолжить и дополнить мысль, лишь намеченную в “Курсе общей лингвистики”, мы должны сказать, что наличие относительной произвольности препятствует языку “подавлять” своей произвольностью то, что имеется живого, психологически обусловленного в речи» [Ibid.]. Проблема произвольности в связи с различением языка и речи получила развитие в учении Ш. Балли и С. Карцевского о мотивированности языкового знака (§ 2).
Еще более глубокое понимание сущности учения Соссюра о произвольности представлено в статье Сеше «Женевская лингвистическая школа» [Sechehaye 1927]. «Язык, – писал Сеше, – это система соответствий между произвольным членением звуковой материи и не менее произвольным членением мыслей. Каждое из этих соответствий, например, звуковое соответствие chien определенному животному, представляет собой знак, единицу языка, но каждый знак существует, как в своем материальном, так и в психическом аспекте в силу противопоставления всему тому, чем он не является в системе. То, что произвольно, обязательно должно быть дифференцированным... язык понимается как форма, без субстанции, как совокупность отношений между формами, которые сами являются отношением» [Ibid.: 222].
Близкую трактовку произвольности в ее отношении к значимости дал Де Мауро, указывая на глубокий смысл этого понятия в концепции Соссюра: «...глубокий смысл принципа произвольности может быть понят... не на основе двух страничек, на которых он изложен, а принимая во внимание все содержание “Курса”: прежде всего следует рассмотреть учение о языке как форме» [De Mauro 1972: 443].
Сеше рассматривал проблему произвольности в ракурсе эволюции языка и мышления. Будучи произвольной во всех своих частях, система языка в состоянии отвечать потребностям в новых средствах выражения. «Нет сомнения, что язык несет на себе отпечаток общего разума, который его создает, и в ходе своей эволюции он последовательно приспосабливается к менталитету разных эпох. Нелегко установить процессы этой адаптации, но в любом случае следует принимать во внимание элемент произвольность знака» [Sechehaye 1927: 223]. Таким образом, Сеше ставил вопрос о связи произвольности с проблемой языка как средства познания, его когнитивным аспектом, а также о месте произвольности в процессе структуризации языком познавательной деятельности.
В отличие от Сеше в большинстве откликов на выход «Курса» новизна подхода Соссюра к теории знака не была замечена (Г. Шухардт, О. Есперсен, А. Мейе, Р. О. Шор, М. Н. Петерсон, Г. О. Винокур). Учение о произвольности знака было столь новаторским, что даже такой крупный лингвист, как Э. Косериу, воспринял его упрощенно, связав с аристотелевской традицией, которую Соссюр считал
Произвольность трактовалась Соссюром прежде всего как немотивированность, т. е. как отсутствие естественной, природой вещей обусловленной связи между означаемым и означающим [Соссюр 1977: 101]. Но примеры, которые приводил Соссюр, и недостаточная четкость формулировок заставляют думать, что произвольность у него лежит и в основе знака в целом, в его соотношении с обозначаемым предметом. Это послужило причиной для критики Соссюра в ходе дискуссии 1939 г. о произвольности языкового знака и позже (см., напр.: [Степанов 2002а: 423 – 424]). Несомненно, однако, что Соссюр стремился постичь лингвистический аспект проблемы [45] : абстрагируясь от соотношения языкового знака с обозначаемым им предметом, он сосредоточил внимание на связи между означаемым и означающим, которая обуславливается не только наличием этих двух компонентов, но и тем, что есть в языковой системе вокруг них.
Конвенционалистская интерпретация соссюровского понятия произвольности была наиболее распространенной (Есперсен, Девото, Амман, Яберг). Французский лингвист Э. Пишон [Pichon 1937: 25 – 31] приписывал Соссюру конвенциональную точку зрения, в соответствии с которой знак условен по отношению к предмету, с другой стороны, между означающим и означаемым существует «духовная связь».
Некоторые положения Пишона спустя два года нашли продолжение в статье Э. Бенвиниста «Природа языкового знака», опубликованной в датском журнале Acta linguistica и положившей начало продолжительной и острой дискуссии. Бенвенист также настаивал на том, что связь между означающим и означаемым является «необходимой», а не произвольной. Но в отличие от Пишона Бенвенист справедливо отмечал контраст между принципом произвольности, понимаемом с конвенционалистской точки зрения, и другими положениями соссюровской мысли. Бенвенист справедливо связывал сущность учения Соссюра с пониманием языка как системы реляционных, и тем самым несопоставимых, значимостей.
Бенвенист аргументировал свою точку зрения тем, что произвольной является связь между означающим boeuf или ochs и внеязыковой реальностью. Однако Соссюр подчеркивал, что язык – это форма , а не субстанция [Соссюр 1977: 145]. Бенвенист обходит молчанием отношение между реальным предметом и понятием, между понятием и означаемым – он делает окончательный вывод: «...произвольность существует лишь по отношению к явлению или объекту материального мира и не является фактором во внутреннем устройстве знака» [Бенвенист 1974: 94]. Тем не менее, по справедливому замечанию Ю. С. Степанова, содержание понятия «произвольность» остается у Бенвениста невыявленным [Степанов 1974: 423].
Итальянский лингвист М. Лючиди высказал интересное предположение, что толкование произвольности языкового знака Бенвенистом было основано на неправильном прочтении текста Соссюра. Местоимение il было соотнесено со словом signe в предыдущей фразе, заключенной в скобки, а не с signifiant , стоящему до скобок, а выражение dans la réalité было воспринято как полнозначное, а не плеоназм [Lucidi 1950: 188].
По решению комитета Женевского лингвистического общества от 7 июня 1941 г., А. Сеше, Ш. Балли и А. Фрей выступили с ответной статьей, представляющей собой своеобразную декларацию, в которой утверждался принцип произвольности лингвистического знака в трактовке Ф. де Соссюра [Sechehaye, Bally, Frei 1941].
В незадолго до этого опубликованной статье «Произвольность знака. Ценность и значение» Ш. Балли, отвечая на критику Э. Бенвениста, писал, что иллюзия последнего относительно абсолютного «симбиоза» двух частей знака является попросту следствием повторения, беспрестанного воспроизведения языковых знаков говорящим. Поэтому связь между означающим и означаемым нам кажется естественной, органической и даже логической. «Впрочем, – продолжает Балли, – если единство означающего и означаемого возникает в нашем сознании таким образом без какой-либо внутренней обусловленности, является тем не менее очевидным, что эта связь носит обязательный характер, и социальное принуждение обязывает нас употреблять то или иное слово в определенном смысле, подчиняясь каждый раз новому условию. На этом основана вера в интимную и необходимую связь двух сторон знака» [Bally 1940a: 202 – 203]. Таким образом, произвольность знака, по мнению женевских ученых, вытекает прежде всего из социального характера языка.