Навруз
Шрифт:
— Слышал, — ответил я робко.
Я знал об этой школе. В ней учили не молитвы, а стихи поэтов.
— А хочешь учиться?
Конечно, мне очень хотелось учиться. Признаться себе в этом, однако, не мог. Семейный человек должен думать о заработке, а не о науке. Как же ответить дяде Джайнаку? Ответил неопределенно:
— Я уже старый…
Дядя Джайнак и мулла Хатам стали смеяться.
— Разве тебе сто лет? Или борода седая?
— Нет, мне четырнадцать. Но я женат…
— А жене сколько?
Я смутился.
— Двенадцать.
—
Я был в полной растерянности. Дядя Джайнак вроде бы разрешал учиться женатым, а в махалле запрещали.
— Люди засмеют, — сказал я. — Жена уйдет.
— А вы вместе с женой запишитесь в школу.
Меня толкали на поступок, который мог неизвестно к чему привести. И вообще все сказанное было таким неожиданным, таким удивительным, что я не знал, как к нему отнестись. Я понимал, в нашу жизнь пришло новое. До сего дня это новое было не моим еще и не нашей семьи. Жили мы по-старому. И вот первым новое коснулось меня. Школа. Новая школа, она так и называлась.
Я мечтал о ней. Все время мечтал. И вдруг испугался того, что желание мое осуществится. Хотелось сказать дяде Джайнаку: «Да, пойду в школу!», а вот это «да» не произнеслось. Другой бы кто сказал за меня! Я стал искать другого и нашел:
— Если отец разрешит… — прошептал я едва слышно.
Дядя Джайнак вроде догадался, что происходит со мной, и поспешил на выручку:
— Конечно, конечно… С Сафаром-чойпрушем мы обязательно поговорим. Твой отец — уважаемый человек, его слово в таком важном деле решающее.
И он повернулся к учителю.
— Как вы думаете, мулла Хатам, согласится Сафар-чойпруш пустить своего сына в школу?
— Думаю, согласится. Разумный человек всегда поймет, что образованность — свет жизни.
— Где твой отец? — спросил дядя Джайнак.
Я объяснил:
— В башмачном ряду, за лавкой сладостей.
— Тогда поспешим, мулла Хатам!
Они ушли.
Я остался один со своим бузом. Надо было развернуть его и начать хвалить, зазывать покупателей. А я стоял растерянный и молчал.
Что же будет?
Открыв калитку, перешагни и порог
Весь день я ждал отца. Он возвращался со своими чайниками и пиалами обычно в сумерки, когда жизнь в махалле затихала, но мне чудились его шаги задолго до захода солнца. Стукнет щеколда, скрипнет калитка — я бросаю станок, выглядываю во двор: не пришел ли?
В неурочный час отец возвращался редко. Причину нужно было сыскать, и не простую, чтобы среди дня он загасил самовар и сложил в ведро пиалы. Не сыщешь такую причину. Пожар в башмачном ряду не возникал, затмения солнца не было, о наводнении и говорить нечего. Неоткуда взяться наводнению — воды в Джизаке едва хватало на питье.
И все же я думал, что отец прибежит домой. Прибежит, когда услышит от дяди Джайнака и домли Хатама о желании сына поступить в новую школу. Это вроде пожара в башмачном ряду.
А отец не бежал. И, видимо, не собирался бежать. Вернулся домой он позже обычного.
На лице ни радости, ни печали, ни озабоченности. Одна усталость. Я помог ему раздеться, полил воду на руки. Жду, что скажет. А он молчит.
Мать собрала дастархан, поставила шурпу, положила лепешки.
— Ешьте, отец!
Он сел, макнул лепешку в суп, положил в рот.
Матушка спросила, как прошел день, не случилось ли чего необычного на базаре?
На все ответил отец, ответил обстоятельно. А про домлю Хатама и дядю Джайнака — ни слова. Будто не видел их, не говорил с ними.
Я стоял у двери, прислонившись к косяку, и слушал отца. Вернее, не слушал, а складывал слова, словно у меня был хурджун для слов. Складывал за ненадобностью. Слова «школа», которого я ждал не было.
Оно появилось, когда обед наконец закончился и мать подала чай. Отец сказал:
— Оказывается, открыли новую школу.
Матушка приняла это как событие не слишком важное.
— На все воля всевышнего.
Отец покачал головой.
— В том-то и дело, что это не воля всевышнего. Люди говорят, что это воля дьявола. Без бога будут в ней учиться дети.
Матушка не поверила. Не могло быть школы без бога. Ведь дети учатся по корану.
— Кто же пойдет в такую школу? — спросила она.
Отец помолчал, потрогал усы, усмехнулся: видно, его самого потешала затея с повои школой. А может, не затея потешала, а то, чем обернется она для нашей семьи.
— Такие, как наш Назиркул.
Матушка испуганно открыла глаза.
— Не шутите отец!
— Не шучу, ташкентская. Ко мне приходили Джайнак-ака и мулла Хатам и просили согласия записать Назиркула в новую школу.
— Ван! — вскрикнула матушка. — Неужели вы дали согласие?
Столько горечи и боли было в этом возгласе, что отец растерялся. Ему затея с новой школой казалась не очень серьезной, поэтому он шутливо обо всем и рассказывал. А тут вдруг отчаяние, даже ужас.
— Ну, ну, ташкентская, не принимай слишком близко к сердцу сказанное. Насчет дьявола, я думаю, люди ошиблись. Кто разрешит дьяволу устраивать школу? Да и мулла Хатам и Джайнак-ака, как ты знаешь, не общаются с потусторонней силой. Даже наоборот…
— Не мучьте, отец! — взмолилась матушка. — Дали вы согласие или нет?
Прижатый к стене, отец опустил виновато голову.
— Дал.
— Лучше бы мне не родиться на этом свете! — запричитала матушка. — Лучше бы я…
— Э-э, ташкентская, — стал сердиться отец, — ты же сама хотела сделать из Назиркула образованного человека, ты же водила его к отинбуви и мулле Миртажангу. Говорила: мясо ваше, кости наши… Мясо-то этот злодей Миртажанг чуть не снял с Назиркула.
— Что вспоминать прошлое? — продолжала стенать матушка. — Прошлое минуло…