Найти и уничтожить
Шрифт:
– Чересчур вовремя.
– Есть такое дело, – согласился Шалыгин. – Только, ведь получается, деза, на которую не только отряд купился, но и Большая земля, все неглупые головы, – деза эта, Ильич, не от Ромы-то Дробота ушла. Раз на то пошло – меня тоже стреляй, я ведь раньше проводил разведку в Охримовке, никакой ловушкой не пахло. Из Ахтырки тоже наши подозрения косвенно подтверждались. И все, так сказать, оперативные и разведывательные мероприятия проводились, товарищ капитан, по вашему личному приказу. Так что, мне тоже застрелиться или всем нам дружно?
– Не забывай, с кем разговариваешь, Шалыгин.
– Я не забываю, Игорь Ильич. Меня, как и тебя и вот их всех, еще каких-то полсуток назад убить могли. Выходит, все мы тут равны пока. Дробота, кстати, тоже могли, как я погляжу. Если он провокатор
– Разобраться надо, – проговорил после тяжелой паузы Родимцев. – Ты правильно рассуждаешь, Павел, но только в целом. Есть частный момент: именно слова Дробота, считай, окончательно все подтвердили. Без его сведений я бы не спешил вчера начинать операцию. Результат мы все видим – отряда нет.
– Надо – разбирайся, – согласился Шалыгин. – А пока не разберемся, Ильич, хоть ты и командир, но самосуд в нашем положении ох как не нужен. Людей ведь деморализуешь, товарищ капитан.
– Слова выучил, как из листовки, – буркнул Игорь, и плавная смена интонаций тут же подсказала Роману: смерть снова прошла мимо, еще поживу.
– Решаю вот что. Рации нет, связи, соответственно, тоже. Идем на базу, все, кто есть. Там сутки на отдых. Затем выдвигаемся к линии фронта, другого решения у меня нет, мы уже не серьезная боевая единица. Перейдем фронт, свяжемся с Москвой. Не перейдем – такая судьба. Идти на любое соединение в условиях, когда нет связи, считаю ошибкой. До того времени ты, Роман Дробот, считаешься арестованным. Любая попытка отделиться от отряда считается побегом, карается расстрелом. Стрелять в тебя любой может без приказа при малейшем подозрении или провокации с твоей стороны. Выберемся все вместе, там и продолжим разбор. Пока сдай оружие, Дробот.
Роман бросил автомат себе под ноги.
Часть четвертая
Поселок
1
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
Документы были настоящими.
Когда Дерябин, получив небольшую прямоугольную офицерскую книжечку, на какое-то время остался один, он повертел ее в руке, затем воровато оглянулся и, даже не пытаясь объяснить себе, для чего так сделал, понюхал. То ли полученный документ и правда отдавал чужим потом, то ли Николай навеял себе эти ощущения. Он не сомневался, как добыли этот и другие подлинные документы бойцов и командиров Красной Армии, которые получили остальные члены диверсионной группы. Старался не думать о том, что случилось с их реальными обладателями. Хоть вот с этим Пивоваровым Дмитрием Ивановичем, старшим лейтенантом, сапером, чью книжку выдали Дерябину и кем ему предстояло стать на время проведения операции.
Пастухов. Теперь вот Пивоваров.
Два раза за неполный месяц Николай сменил фамилию и даже имя. Дитрих, когда они оставались наедине, по-прежнему называл его так, как назвала однажды мать. Но все остальные обращались к нему сперва как к старшему инструктору Пастухову. А после, только операция, громко, не без пафоса, совершенно в стиле Дитриха названная им «Фейерверк», вступила в фазу активной подготовки, все участники получили приказ называть друг друга так, как значилось в полученных документах. То есть, старший инструктор Пастухов превратился в старшего лейтенанта Пивоварова, а Николай Дерябин, бывший старший лейтенант НКВД, с тоской понимал – от смены фамилий голова идет кругом и есть риск запутаться. Его ведь никогда не учили менять личину, наоборот, сотрудник государственной безопасности ценен как раз тем, что открыто называет фамилию и звание, приводя окружающих в трепет.
Конечно, народ вроде тех же Кондакова с Боровым, как успел узнать Николай, – людей с уголовным прошлым, необходимостью всякий раз называться другим именем, с толку не собьешь, их такой практике жизнь научила. А вот сам Дерябин держался напряженно, привыкая к очередной фамилии – и все равно недопустимо затормаживая, когда к нему обращались как к «товарищу Пивоварову».
Отто Дитрих на время операции «Фейерверк» превратился в лейтенанта Яниса Шкеле, что лишний раз убедило Дерябина, насколько немцы тщательно и основательно подходят ко всем деталям. Дитрих решил принять участие в разработанной и спланированной им операции лично, однако его внешность и легкий акцент, сохранившийся даже при его почти безупречном владении русским языком, обязательно насторожит и вызовет массу вопросов. Особенно – в прифронтовой зоне. Потому ему предстояло стать уроженцем Прибалтики, лучше всего латышом: при случае можно вскользь назвать себя сыном одного из латышских стрелков. Так, во всяком случае, объяснил Дитрих, и самое главное – подлинные документы офицера-латыша, служившего в Красной Армии, ему таки раздобыли. А ведь, как знал Дерябин, получить офицерскую книжку человека по имени Янис Шкеле намного сложнее, чем документы на имя Дмитрия Пивоварова. Тем не менее эта задача была выполнена.
Вообще, если действовать совсем уж правильно, в плане Дитриха именно лейтенант Шкеле мог оказаться лишним. По его замыслу, диверсанты десантируются в прифронтовую зону и под видом взвода инженерно-саперного батальона обеспечивают подготовку рокад вдоль фронта и полковой фронтальной дороги на заданном участке. А кроме того, проверяют и определяют места возможных переправ. Обычное для прифронтовой зоны дело, особенно когда войска планируют стратегические наступательные операции. Дерябин сам бы не обратил внимание на взвод саперов, передвигающийся по тылам на полуторке. Но было одно весьма сомнительное обстоятельство, на которое слишком бдительный службист даже при формальной проверке может обратить внимание.
По плану, роль командира взвода получает он, Николай Дерябин. А вот его заместителем становится Отто Дитрих, фактический руководитель операции. И при желании может возникнуть вопрос: почему замкомвзвода – лейтенант, ведь обычно «замков» назначают из сержантского состава. Когда Николай озвучил это несоответствие Дитриху, тот сперва не ответил ничего, хотя к его замечаниям в последнее время старался прислушиваться: ведь он, Дерябин, не так давно с фронта, знает на порядок больше, чем любой инструктор, не говоря уже про обычных курсантов. Но затем успокоил не столько Николая, сколько себя: в прифронтовой зоне, как и на фронте в целом, важно отдать приказ и добиться его выполнения. А кто это сделает, значения в конечном итоге не имеет. Потому фронт и тыл имеют много больше проблем и нерешенных вопросов, чем беспокоиться, почему заместитель командира саперного взвода – именно лейтенант.
Отчасти Дерябин согласился с Дитрихом. Но не исключил: как только операция «Фейерверк» начнется и вступит в активную фазу, в зоне действия их группы появятся контрразведчики, да и патрули станут бдительнее, цепляясь за любую мелочь, приглядываясь к любому несоответствию. Недооценивать контрразведку нельзя, Николай несколько раз сталкивался с ее сотрудниками. Делая ставку на стремительность передвижения и рассчитывая, что интервалы между диверсиями не дадут противнику перевести дух, а силам контрразведки – соответственно, сосредоточиться, Дитрих имел все шансы просчитаться.
Впрочем, если бы абверовец и захотел отреагировать на замечание Николая, у него, как рассудил Дерябин, не было для этого реальной возможности. Найти подлинные документы сержанта-латыша сложно. Хорошо еще, что раздобыли не книжку старшего офицера, иначе Дитриху пришлось бы корректировать либо свой план, либо – свое участие в операции. Так что ему оставалось использовать только те документы, которые есть.
Этой, на первый взгляд, мелочи Дерябин попытался уделить отдельное внимание по той простой причине, что не хотел засыпаться на ерунде. Сделав выбор и теперь готовясь подтвердить его и Дитриху, и немецкой военной разведке, и самому себе, в конце-то концов, Николай собирался пройти что-то вроде боевого крещения. Хотя… почему «вроде»: его ожидало самое настоящее боевое крещение, где, возможно, придется стрелять в солдат и офицеров Красной Армии, тех, кто совсем недавно были для него нашими, своими. И это не амбал Мельник, которого Дерябин считал бы своим личным врагом при любых обстоятельствах.