Найти и уничтожить
Шрифт:
На самом деле, коли все сложится благополучно и план Дитриха пойдет так, как он и задуман, огневого контакта вполне возможно избежать, рассуждал Николай.
С того памятного вечера, когда он в компании Кондакова и Борового натрескался шнапсу на кухне, скорее вынуждая себя пить с ними, чем получая удовольствие от спиртного и компании, прошло десять дней, и на все это время Дитрих своей властью объявил «сухой закон». Более того: все члены группы переселились в отдельное крыло, назначенный каждый день новый дежурный приносил им туда порции с кухни, а сам Отто жил и даже спал с группой в одних стенах. Так, по его мнению, команда привыкнет друг к другу и станет единой, что очень важно там, за линией фронта, во вражеском тылу.
Все называли друг друга по именам, фамилиям и званиям, указанным в документах. Часть дня команда проводила на плацу или на стрельбище, часть – в том же помещении, изучая карту местности, названия населенных пунктов, предполагаемый маршрут своей группы. А также – расположение воинских частей по ходу следования, имена офицеров «своей» дивизии и «своего» саперного батальона. Кажется, никого, кроме Дерябина, не удивляло то обилие подробных сведений, которым располагала группа. А Николай в который раз убедился: немецкая агентурная сеть раскинута в тылу густо, сбор нужной информации поставлен на поток. И это, как ни странно, лишний раз убедило его в собственной правоте, да и в правомерности действий Особых отделов НКВД как по всему фронту, так и в тылу.
Взять того же болтуна Дробота, с которого жизнь Дерябина круто изменилась. Ведь только кажется, размышлял Николай, что недовольство как его, так и ему подобных – всего лишь обычная реакция бойца на фронтовые невзгоды. Всякое недовольство – тлеющий костер, в который опытный враг всегда может подкинуть дровишек, и вот уже боец, сам того не понимая, дает нужные противнику сведения. Пусть у него вырвется всего одна фраза, пригодившаяся неприятелю: даже такого может оказаться более чем достаточно для составления некоей картины, важной для решения его, врага, тактических и стратегических задач. Дерябин решил, что нужно запретить всем даже думать о том, что может оказаться полезным для противника. Как такое возможно – вопрос не к нему.
Вывод касался не только советских граждан. По убеждению Николая, немцы как его новые хозяева также должны обеспокоиться усилением собственной безопасности, особенно в военное время. Он даже как-то перед сном озадачился составлением некоего плана, который можно было бы со временем предложить через Дитриха куда-то выше и тем самым заявить о себе. Правда, заснув с этой мыслью, поутру он понял, что в принципе забивает себе голову ерундой. Хотя в перспективе тут есть над чем подумать.
Как бы там ни было, Дерябин поставил перед собой цель провести свою первую диверсионную операцию против тех, на чьей стороне воевал совсем недавно, и вернуться обратно в школу. Он всерьез намерился продвинуться вперед и вверх по своей новой служебной лестнице. И вынашивал замысел убедить сперва Дитриха, а если не получится – попробовать выйти на руководителей более высокого уровня: он больше пригодится в тылу. Как специалист по Советскому Союзу… давайте назовем это так. Николай чувствовал в себе намного больше возможностей, чем Абвер требовал от диверсанта.
Но возвращение возможно только при одном условии: если никакая мелочь не привлечет к себе внимание и если группа не засыплется.
Дерябину, избежавшему смерти за короткое время несколько раз, больше не хотелось, чтобы его судьба зависела от чьих-то не до конца продуманных и самоуверенных решений.
2
Район Курска, апрель 1943 года
Тяжелая, обитая железом дверь закрылась за его спиной.
С непривычки, как это случается со всеми, кто попадает с дневного света в тускло освещенное помещение, в глазах зарябило и потемнело. Но Дробот быстро освоился, обвыкся и огляделся. Первое, что увидел, – другой, помимо грязной лампочки, источник света и единственный источник воздуха: прямоугольное отверстие под потолком, окошко, забранное толстыми прутьями решетки. Оно находилось метрах в двух от пола, выходило на улицу. Прищурившись и приглядевшись, Роман увидел по краям небольшие острые остатки стекла. Зимний холод, от которого не уберегало разбитое стекло, вряд ли казался обитателям камеры обузой. Наоборот, только так в душное помещение мог проникнуть свежий воздух.
Все равно не перебивавший запах стоявшей в углу параши – оцинкованого ведра, накрытого ржавым обрезком железного листа.
Когда Дробота вели под арест, он успел разглядеть здание, в подвале которого оборудовали тюрьму. Это была старая помещичья усадьба, не иначе, в которой последних лет двадцать наверняка не жили, реквизировав хоромы у эксплуататора трудового народа и, как водится, обустроив в его стенах какое-то казенное помещение. Вряд ли помещик, кем бы он ни был, использовал подвал своего дома как узилище. Вероятнее всего, решетки на подвальном окне появились при новой власти. При какой, советской или немецкой, – тот еще вопрос. Однако Роман решил не сушить себе голову подобными глупостями: ему без того было о чем подумать.
…Через фронт остатки отряда «Смерть врагу!» перебрались накануне ночью. Пробирались на восток лесами, стараясь переходить шоссе в темное время суток, добывали продукты в селах по ходу следования, а в день проходили не меньше двадцати километров. Держались все, включая Полину. Девушка не роптала, шла наравне с мужчинами, но, как заметил Дробот, по возможности старалась держать дистанцию между собой и командиром. Если Родимцев и обратил на это внимание, то не подал виду. Хотя вряд ли Игорь Ильич фиксировал подобные пустяки. Перед ним стояла другая задача – добраться до своих и выйти на связь с Москвой.
Жила слабая надежда, что по пути они наткнутся на партизан, у которых окажется радиопередатчик. Этого не случилось, и Родимцев окончательно похоронил такую возможность после того, как Павел Шалыгин выяснил при случае у местных жителей: каратели за последние дни провели массовую зачистку по лесам, фактически выкурив, вытеснив лесные отряды с территорий, прилегающих к линии фронта. Странно, однако, как понял Дробот из разговоров, это обстоятельство неожиданно успокоило командира. Ведь выходит, он и его отряд попали, что ни говори, под масштабную вражескую операцию. И в ловушку загнали не их одних. Почему такое понимание принесло Родимцеву некоторое облегчение, Роман так и не уяснил. Тем более на отношении командира к нему лично это никак не сказалось.
Дробот по-прежнему шел без оружия. Сперва командир распорядился не выставлять его ночью в караул, как и Полину: дескать, из бойца, подозреваемого в предательстве и пособничестве врагу, плохой получится часовой. Только тут взбунтовались остальные. Когда радистка пыталась отстоять право находится в карауле наравне с остальными, ее слушали мало, и, скорее всего, возможность нормально высыпаться помогла девушке каждый день держать равный с мужиками темп. Но факт, что здоровый мужчина может спать, в то время как остальные, измученные маршем не меньше, должны к тому же дежурить по очереди, отряд с командиром не примирил. В результате Родимцев сдался, однако жизнь этим партизанам не облегчил. Теперь всякий раз во время очереди Дробота заступать на пост вместе с ним обязан был стоять кто-то из бойцов. Который должен еще и приглядывать за Романом.
Попытки отговорить командира от излишних мер предосторожности ни к чему не привели. И это дало неожиданный результат: почти все партизаны стали относиться к Дроботу если не с сочувствием, то хотя бы с пониманием: вот ведь, дескать, влип парень. Конечно же, Роман и не думал пытаться бежать, вполне отчетливо представляя свое будущее, если им таки удастся перейти фронт и оказаться у своих. Другие партизаны также не обольщались насчет его будущего, однако законы военного времени никто не отменял. А ведь именно они велели разобраться с Романом Дроботом, и как можно тщательнее. Если отряд особого назначения так просто попадает в ловушку и если часть ложных сведений, которые помогли уничтожить отряд, пришли к командиру через случайного человека, здесь нужна серьезная основательная проверка. Ничего, уверенно сказал как-то Шалыгин, разберутся, подержат да отпустят. Коли повезет, медаль дадут или благодарность объявят.