Не ангел
Шрифт:
— Я привезу их сюда, чтобы вы взглянули, — говорила меж тем леди Селия, — если хотите.
Сильвия ответила, что это замечательная идея, и попробовала придумать, где бы найти место в передней комнате, чтобы леди Селия могла уместиться с обоими детьми. Она едва слышала, что говорит леди Селия, — так вопила Барти, выдираясь из своего стула. Сильвия не любила жаловаться, но жизнь и в самом деле становилась все хуже. Она-то всегда надеялась, что постепенно станет лучше. Так ведь и должно всегда быть.
— Меня уволили, — сказал Джаго.
— Да что ты, Джаго! Почему?
— Обычная история, — пожал он плечами. — Босс хочет урезать расходы, строить дома подешевле. Вот так, теперь меньше народу выполняют больше
— Я очень сочувствую тебе, — призналась ММ.
Она не могла вообразить ничего хуже, чем потерять работу: дело было не в отсутствии заработка, а в праздности, в скуке и тоске, в ощущении бесполезности собственной жизни. Каждый день по пути на работу ММ проходила мимо мужчин, которые часами стояли, подпирая стенки фабричных зданий в надежде на случайную поденную работу. Вид у них у всех был одинаковый: не то чтобы унылый, а какой-то подавленный, пристыженный. ММ казалось ужасным, когда людям, которые хотят и могут работать, отказывают в такой возможности.
— Где же ты теперь будешь работать? — спросила она.
— Где придется. Пока не найду чего-нибудь стабильного. Хорошо еще, что у меня нет семьи, о которой нужно заботиться. Вот семейные — настоящие бедолаги. Парень, что на прошлой неделе работал вместе со мной на стройке, был безработным пять месяцев, а теперь до работы, на которую ему с трудом удалось устроиться, он каждый день добирается пешком четыре часа.
— Четыре часа! — воскликнула ММ. — Но это же нелепо.
— Так ведь выбора нет. По крайней мере, семья не голодает. Четыре мальца и еще один на подходе.
— И его тоже уволили?
— Тоже, — ответил Джаго.
— Дорогая, — позвал Роберт.
— Да, любимый?
Роберт помедлил. Уже много недель подряд он вновь и вновь прокручивал в мозгу этот диалог, он точно знал, что хочет сказать, и продумал все доводы. Он также знал: никаких разумных причин отказывать не было.
И все же…
— О чем ты задумался, дорогой? — улыбнулась ему Дженетт.
Стоя перед зеркалом, висевшим над камином в гостиной, она надевала серьги. Пару бриллиантовых сережек от Тиффани Роберт купил ей на день рождения. Дженетт их носила, но сейчас надевала другие. Те, что ей подарил Джонатан. Конечно, большую часть украшений ей подарил Джонатан: двадцатидвухлетний брак предоставил массу возможностей для проявления щедрости. И все украшения были очень красивыми. Джонатан обладал безупречным вкусом, как и талантами блестящего финансиста и прекрасного мужа.
Временами Роберт чувствовал, что недолюбливает Джонатана Эллиотта. Очень недолюбливает. Конечно, это смешно: Джонатан умер, Роберт не знал его лично, и у него не было оснований полагать, будто он мало значит в жизни своей жены. Но влияние Джонатана все еще было чрезвычайно сильным и сказывалось и в доме, и в слугах, и в детях, и даже в Дженетт. Она никогда открыто этого не признавала, никогда не говорила: «Джонатан считал так-то, он любил, чтобы было так-то», но с тех пор, как Джонатан установил определенный порядок вещей, этакий свод правил, даже взглядов, Дженетт была склонна придерживаться их. Как и дети. И, судя по поведению Лоренса, у Роберта были веские основания недолюбливать Джонатана.
Лоренс превратился в сущий кошмар. Умный и чрезвычайно хитрый мальчишка, Лоренс никогда не грубил Роберту в присутствии матери, хотя общаться с ним удовольствия, конечно, не доставляло. Но если Дженетт рядом не было, парень становился откровенно наглым. И Роберт ничего не мог с этим поделать. Не бежать же ему к Дженетт с жалобами на грубость Лоренса. Поэтому положение Роберта было незавидным. С самого начала они с женой заключили соглашение, что воспитание мальчиков остается прерогативой Дженетт, хотя поддержка Роберта станет, безусловно, огромной помощью. И даже если бы Роберт рассказал Дженетт о поведении Лоренса, она бы этому не поверила. Она знала, что он трудный подросток и ему непросто принять Роберта, но настаивала, что со временем все
— Единственный способ — быть терпеливым, дорогой. Терпеливым и понимающим. Лоренс ведь еще ребенок, ему только четырнадцать лет. Он очень любил отца. Мы должны взглянуть на вещи его глазами.
То, о чем Роберт собирался поговорить с женой сейчас, не имело никакого отношения к Лоренсу. Это касалось его самого. Роберт хотел заручиться ее поддержкой в организации собственного дела. Он решил основать свой бизнес. Не потому, что его дела в «Лоусонс» шли плохо: Роберт быстро поднялся по карьерной лестнице и стал вице-президентом отдела частных вкладов. У него было хорошее жалованье, внушительный офис, растущий список клиентов. Но он знал, что собственное дело — единственно возможный для него путь добиться именно того успеха, к которому он всегда стремился. Безусловно, на службе у Лоусонов об этом не было и речи: в их иерархии подрастали два следующих семейных поколения, к которым постепенно должен был перейти банк. У Эллиоттов, под эгидой своей жены, Роберт не хотел работать. Такой опыт не сулил ничего хорошего.
В любом случае Роберт хотел продвинуться вовсе не в банковском деле. Банк — с его предсказуемостью, отливами и приливами денежных средств, подъемами и падениями рынков — Роберту уже поднадоел. В нем пробудился интерес к недвижимости. В течение последнего десятилетия Роберт наблюдал стремительный рост Нью-Йорка, видел, как здания, бесконечные ряды зданий вырастают в могучий лес, заполоняя прежние окраины, превращая их в постоянно расширяющийся центр, и понимал, что хочет быть частью этого процесса. Именно там было его будущее, именно туда стоило вкладывать деньги, и именно там они дали бы хороший урожай. У него был клиент, который подвизался на поприще недвижимости. Пять лет назад Роберт помог ему увеличить капитал для строительства двух скромных зданий в районе Уолл-стрит. Сегодня это был богатый человек. Не миллионер, но богатый. Он предположил, что Роберту, возможно, будет интересно подключиться к его бизнесу, помочь расширить дело. Роберту очень хотелось заняться недвижимостью. Он только об этом и думал, чувствуя вдохновение — и эмоциональное, и интеллектуальное — уже изрядное время. Роберт даже сделал кое-какие наметки, исследовал потенциальные возможности западной территории Бродвея вплоть до доков. Возможности казались безграничными. Одна из улиц, которую он отметил, уже застраивалась, что придало ему уверенности. Роберт был убежден, что сумеет добиться успеха в таком деле. А быть преуспевающим бизнесменом очень приятно. По-настоящему преуспевающим. По праву. А не как тень бывшего мужа Дженетт и не как тень своей жены.
Не то чтобы Роберт не любил Дженетт — конечно, любил. Он был необыкновенно счастлив с ней. Жена была именно такой интересной и пылкой, как он хотел. Кроме того, она была еще и остроумной, и очень стильной. Одежду Дженетт покупала преимущественно в Нью-Йорке, но заказывала и в Париже и поддерживала Пуаре, который первым ввел в моду узкие атласные юбки предельно простого кроя. У Дженетт была изумительная коллекция вечерних туалетов с глубоким декольте, призванным подчеркнуть ее великолепный бюст. Она находилась в авангарде новых причесок: изумительные, пышные золотисто-рыжие волосы являлись предметом ее особой гордости. Роберт искренне восхищался Дженетт и был горд появляться в обществе с такой женщиной.
У них было много общего: любовь к хорошей еде — Роберт прибавил как минимум десять фунтов после свадьбы, — к искусству, музыке, путешествиям и хорошей компании. Они легко заводили знакомства и постоянно принимали гостей. Огромный дом на Пятой авеню, с его бальным залом, музыкальным салоном, гостиной, галереями и великолепным садом, был задуман как парадный, и Дженетт любила его демонстрировать. Неутомимая и бесконечно изобретательная, Дженетт устраивала не только званые обеды и ланчи, но и концерты и приемы в саду, постоянно затевая прочие новшества вроде поисков сокровищ и костюмированных балов, которые в то время стали популярны и в Лондоне.