Не по сценарию
Шрифт:
А ведь она действительно имеет право общаться, с кем хочет. Тем более что с Владом они играют на одной сцене, причем играют влюбленную пару в спектакле, который я же и ставлю. Считай, сам их рядом поставил, требую от них правдоподобной игры и тут же ревную, как идиот. Но ведь на сцене – это одно, а посиделки в кафе с улыбочками и целованием ручек – совсем другое. Это уже не игра, это по-настоящему.
Мне стоит просто признать, что смотрятся они сказочно. Классические чертовы принц и принцесса. А мне вот до принца-героя охренеть как далеко, потому что мое амплуа – плохой парень, мерзавец-соблазнитель, искуситель, коварный сердцеед. И ведь понимаю, что мне нужно радоваться прекрасному тандему, который сложился из этой парочки
Вот кто мне расскажет, что со мной вообще творится? Почему я запал именно на Элли? Почему мне больно видеть ее рядом с другим? Она ведь всего лишь одна из многих женщин, которых я знал и которую даже еще не затащил в свою постель. Она всего лишь одна из их племени, такая же сладкоголосая сирена, которая сначала заманивает в сети, а потом отправляет свою жертву на дно, кормить раков. А я ведь поклялся, что ни одной женщине не позволю совершить с собой подобное, пообещал сам себе, что любой из них буду только пользоваться и никого не пущу к сердцу. Оно ведь давно заковано в броню цинизма, такую, что не пробить парочкой томных взглядов и обманчивой лаской. Они обманывают, предают, бросают, как делали со мной все: подлая актрисулька Жанна, кинувшая меня накануне премьеры, все мои бесчисленные любовницы, которым нужно было лишь мое тело или деньги, и даже мать, которая предпочла карьеру и бесчисленных мужиков собственному сыну.
И Элли такая же. Встречается с одним, целуется со мной, да еще и с Владом на свидания бегает. О том, что режиссер Эдик на нее тоже плотоядно пялится, я даже упоминать не хочу. Он хоть и не пропускает ни одной юбки, но по отношению к Элли его липкие взгляды особенно бесят.
Я бы может и успокоился, если бы с Владом только в кафе их увидел. Но когда увидел, что вечером они вместе уехали, как она к нему в машину юркнула, сдержать ревность не получилось. Нет, ее не надо было предостерегать, что с Владом стоит вести себя поосторожнее, поскольку он – профессиональный соблазнитель. Это его предупреждать надо, чтобы бежал от нее. Впрочем, благородные мысли по отношению к сопернику быстро испарились. Я не альтруист, мать вашу, и не рыцарь на белом коне, чтобы изображать благородство.
Вчера уехал домой злой, как черт, но дома легче не стало, и черная воронка в моей груди разрасталась все шире. Пришлось гасить эту черноту, заливать ее спиртным, чтобы перестала меня душить и мучить. Так что пробуждение после дозы душевной анестезии наутро оказалось вдвойне паршивым. Ярость улеглась, оставив после себя глухо ворочающуюся боль в груди, к которой добавилось похмелье. И мое состояние стало хорошим оправданием самому себе, чтобы не ехать сегодня в театр и пропустить в очередной раз репетиции. Пусть Эдик сам разбирается, от меня в таком состоянии толку не будет. Потому что я просто не смогу смотреть, как Влад прижимает к себе Элли, как смотрит на нее и изображает страсть. Он хороший актер, и мне очень сложно отличить, приходится ли ему изображать влюбленность по сценарию, или эта роль – всего лишь роскошный повод в очередной раз потискать Элли.
А она ведь тоже научилась выглядеть правдоподобной в любовных сценах. И возможно это тоже не игра, а реальное проявление ее чувств.
Черт знает, что такое. Веду себя как идиот. У меня в голове словно две реальности смешалось, и я не могу отделить сценические образы от настоящей жизни. Кажется, что просто едет крыша.
Я прошел вестибюль, где встретил только скучающего охранника, миновал буфет и свернул в коридор, намереваясь дойти до кабинета и немного поработать. Меня не смущал поздний час. Иногда работа ночью была даже более плодотворной, чем днем. Тем более что сейчас мне хотелось поработать не над документами, а со сценарием второй пьесы, которую я намеревался поставить после первого спектакля, если тот пройдет успешно. Атмосфера ночного театра была лучшим помощником для творчества. А творчество – лучшим лекарством для души.
Мой кабинет был почти в самом начале коридора, дальше шли гримерки и технические помещения. Я уже дошел до двери, взялся за ручку и собирался зайти внутрь, как мне послышалась какая-то возня в одной из комнат дальше.
Звуки не походили на обычный шум, когда в гримерке кто-то переодевается или собирается домой. Меня напрягло слишком интенсивное шуршание, редкие глухие удары, будто кто-то с кем-то борется, и я замер, прислушиваясь. Похоже, у кого-то там страстные обжимания, но вваливаться в помещение, чтобы обнаружить без одежды кого-нибудь из своих сотрудников, мне не хотелось. Мешать парочке я не собирался. Если это, конечно, не были…
Додумать я не успел. Челюсти сжались сами собой, и я решительно направился на шум. Точно, эта комнатка, за дверью которой все отчетливее слышится шум и даже невнятное бормотание и пыхтение, раньше принадлежала Жанне, а теперь ее занимает Элли. Они что, не могли с Владом до дома доехать? Хотят, чтобы я все увидел собственными глазами? От бешенства у меня свело скулы. Этой парочке я точно не позволю трахаться в стенах моего театра.
Я уже протянул ладонь к ручке, когда услышал сдавленный вскрик за дверью, и что-то он мало походил на страстный стон. Да что он там, черт возьми, с ней делает? Больше не мешкая ни секунды, я рванул дверь на себя. Та оказалась заперта, но меня это не только не остановило, а напротив заставило зарычать от ярости.
Это в мой кабинет и кабинет Марата двери были старинные, из массива дуба, высокие и тяжелые, сохранившиеся со времен постройки особняка. А в другие помещения еще мой отец установил обычные офисные, которые можно было выбить даже не ногой, а руками, просто дернув посильнее. Что я и сделал. Косяк тут же дал трещину, хлипкий замок вылетел, и пинок с ноги был нужен скорее чтобы умерить злость, чем избавиться от преграды.
Я влетел в комнатку и тут же замер. Представшая передо мной картина так отличалась от того, что я усел себе надумать, что я на несколько секунд застыл в замешательстве, пытаясь осознать то, что увидел.
Элли действительно была тут. Интим тоже был, потому что на моей актрисе не было ничего, кроме кружевных трусиков. Но вот вместо Влада Элли лапал Эдик. Его вечный модный шарфик валялся на полу, рубашка была расстегнута, оголяя бледное волосатое пузо, а концы расстегнутого ремня торчали в разные стороны. Его светлые жидкие волосы, которыми он прикрывал начавшую лысеть макушку, были всклокочены, а во взгляде плескалась паника. Он зажимал Элли рот рукой, не успев ее одернуть до моего появления, а та мычала и вырывалась. На ее щеке алела свежая царапина. И я прекрасно понял, что происходящее вовсе не было взаимным, потому что в глазах девушки застыл такой ужас, какой мог означать только одно: Эдик полез к ней против ее воли, этот ублюдок пытался изнасиловать девочку!