Не прикасайся!
Шрифт:
- На заправке. Хотел спросить, будешь ли ты кофе?
У меня вырывается короткий отчаянный стон. Крестовский невыносим!
- Ты разбудил меня, чтобы спросить, хочу ли я кофе?! Тебя ничего в этой схеме не смущает?
Он убирает с моего лица пряди волос, и я максимально отодвигаюсь к двери. Ремень больно впивается в грудь.
- Хорошо. На самом деле я разбудил тебя, чтобы трахнуть в машине, потому что с тех пор, как мы выехали из дома, я не могу поднять взгляд от твоих коленок. Устроит тебя такой ответ?
- Американо со сливками,
- Что?
- Кофе, говорю, буду.
- Никольская, я вообще-то серьезно.
- И еще сэндвич. С луком. Перекусить.
Хотя я бы с куда большим удовольствием перекусила Алексом. Жаль, что уголовный кодекс на этот счет выразился предельно ясно.
Сначала я думаю, что Крестовский продолжит издеваться, но он все же выходит из машины. Я выдыхаю, намереваюсь использовать передышку, чтобы успокоиться, но дверь с моей стороны тут же открывается.
- Идем, пройдешься.
Мне не хочется вылезать из уютного и прохладного салона на летнее пекло, но размять ноги не помешает. После сна в неудобной позе шея неприятно ноет.
Зря я поехала. Зря согласилась на эти шашлыки. Хотя выбора же не было, верно? Иначе Ленка бы не получила спонсорскую поддержку, ушла бы из спорта, оставив родителей с огромным кредитом. Небольшая цена за спасение маленькой девочки. Даже двух, учитывая, что я впервые в жизни чувствую себя нужной.
Пока мы идем (предположительно) к заправке, Алекс пытается взять меня за руку. Идти без поддержки страшно, трость осталась в машине, и я ощупываю пространство перед собой рукой, чтобы ненароком не влететь в дверь или заправочный автомат. И мне было бы проще, если бы Крестовский делал так же, как Макс: дал локоть, чтобы я могла держаться. Но он хочет иначе, и мне слегка страшно. Ненавижу его игры, самоуверенность.
Он думает, что это весело. Или не понимает, или прикидывается, что не понимает: для меня все это совсем не забавы.
- То, что мой брат согласился оставить дома охранника, не значит, что он не отправил Макса следом. И он не сидит сейчас где-нибудь в кустах, фотографируя тебя на горяченьком.
- Вот скажи мне, Настасья, - задумчиво произносит Алекс, - раз брат так тебя любит, почему сам не займется твоей реабилитацией?
- А почему он должен ею заниматься? У него бизнес и трое детей. Я не маленькая, чтобы со мной возились.
- Да, но твоему папаше, похоже, вообще плевать, что происходит с дочерью, раз он до сих пор не пришел ко мне с ружьем разбираться, с какого хрена я решил, будто имею право тебя трахать.
- Ты всегда такой грубый?
- Хорошо.
Он на пару секунд умолкает, затем откашливается и то-о-оненьким голоском произносит:
- Достопочтеннейшая леди, не соблаговолите ли удовлетворить мое любопытство и приоткрыть завесу тайны над отношением вашего всенепременно уважаемого папеньки к тому, что в народе именуют адюльтер?
- Адюльтер – это измена. Кто и кому изменяет?
- Я. Своим традициям. Обычно, когда я везу девушку за город, мы начинаем трахаться еще в машине.
-
- Там неудобно, - слегка обиженно отвечает Алекс.
Я закусываю губу, пытаясь сдержать улыбку.
- И тебе было бы скучно все это время сидеть одной в машине.
- Дебил.
- Как вежливо. Ты сейчас совсем не напоминаешь девочку из приличной семьи.
- А ты – тренера, который работает в серьезном спортивном учреждении.
- На том и порешим. Купить тебе мороженое?
- Купи. – соглашаюсь я.
В такую жару хочется не мороженого, а жить в холодильнике с мороженым. Я жалею, что отрастила длинные волосы, даже собранные в хвост, они все равно мокрые.
Пока Крестовский расплачивается, я стою напротив кондиционера, наслаждаясь холодным воздухом. Стараюсь никуда не отходить, чтобы не посносить витрины и холодильники. Немного нервно. И тревожно. Я не люблю оставаться без трости, мобильника и Макса. Невольно вспоминается глупый и безрассудный побег, ощущения были похожие.
- Держи.
Алекс вкладывает мне в руку что-то холодное.
- Эскимо.
- Спасибо, - улыбаюсь я.
Иногда он может быть милым. Купить мне мороженку – это довольно мило и приятно. Об этом я думаю все время, что мы возвращаемся. Пока Крестовский заправляет машину, я разворачиваю мороженое и ем его как в детстве, когда сладости были запретным удовольствием. Обкусываю шоколад и медленно, дожидаясь, пока верхний слой подтает, облизываю пломбир.
Порой, в особенно жаркие дни, я тайком покупала и ела мороженое. А иногда его приносила Ксюха и мы, запершись в комнате, съедали одну крошечную креманку на двоих. Если бы Крестовский узнал, он бы убил.
Хлопает дверь машины, поворачивается ключ, мотор тихонько урчит. Но машина почему-то не двигается с места. Судя по звукам, Крестовский просто сидит. А судя по ощущениям – смотрит. В упор, не отрываясь, и я даже могу вообразить его взгляд.
- Что? – спрашиваю я.
- Смотрю, - почему-то хрипло отзывается Крестовский.
- Что?
- Оближи эту штуку еще раз.
Сначала до меня не доходит, все же жить в абсолютной темноте порой невыносимо, неудобно и обидно. А потом озаряет: эскимо, купленное Крестовским… как бы так сказать… весьма неоднозначной формы, практически по Фрейду. Можно только представлять, как я выгляжу облизывая его. А что при этом думает Алекс, лучше даже и не пытаться вообразить.
Я чувствую, что начинаю злиться всерьез. И смущаться. А в такие моменты способность мыслить холодно и разумно мне отказывает. Брат говорил, спортивная злость, эмоции, которые позволяют зубами рвать программы и соперников, хорошая штука. Тогда, в пятнадцать, я была с ним совершенно согласна, а сейчас несколько пересмотрела позицию.
Прежде, чем Крестовский успеет ляпнуть еще что-нибудь провокационное, я выбрасываю мороженое в окно и демонстративным жестом отряхиваю руки.
- Ну и зря. Вкусное мороженое.