Не ты
Шрифт:
— Где этот уеб*к? — Сева выхватил из толпы смутно знакомого парня и легонького того встряхнул.
— Эй-эй! Ты че, бро?
— Где Лут?!
— Глянь в спальне, ты че резкий такой?!
— Да пошел ты!
Богатырев отбросил нарколыгу и брезгливо обтер руки. Его подрывало от злости и беспокойства. И эти взрывы в душе были настолько мощными, что, толчками вырываясь наружу, сотрясали обрубок, оставшийся от его тела. И то дрожало, как осиновый лист — того и гляди, опять с протезов слетит. Вот будет угар! Интересно, эти обдолбанные придурки хоть поймут, что произошло?
Сева
— Лут!
— Какие люди! — привстал тот, но резким толчком Богатырев вернул барыгу на место.
— Это ты Маше наркоты подсыпал?
— Че? — тупил тот, хлопая осоловелыми глазами.
— Соберись, мать твою! Помнишь рыжую в клубе? Ты ей кайфа отсыпал?
— Рыжая? — тупил Лут. — А, девка твоя? Слушай, так там дел-то — бублик1 один, во ее вштырило! Ты мне, кстати, торчишь по этой теме.
Всеволод прикрыл глаза. В голове противно пульсировало, будто кто-то медиатором водил по натянутым до звона нервам.
— Какого х*я ты это сделал? Тебя кто просил? — шипел Сева, в такт каждому слову встряхивая своего дилера.
— Отвали, — вяло отбивался тот. Еще бы… откуда силам взяться. Убитый ведь в хлам. Зрачки расширенные, рубашка с длинными рукавами, а ведь в квартире такая жара, что пот по спине стекает. Значит, бахается2 уже вовсю — раз руки прячет. И ведь не соскочит… На сколько его хватит? Пять лет — потолок. Чаще — три. Реже — год. А потом смерть или от передоза или от гепатита. Злость куда-то ушла. Как и не было.
— Ты, это, Лут… Давай, завязывай, братишка…
Стало жалко этого придурка. И себя вместе с ним заодно. Сева знал, почему так случается. Почему люди подсаживаются на кайф. Так их дерьмовая жизнь становится хоть чуточку краше. В ней появляются краски, которые эти глупцы жирными мазками наносят на блеклый холст своей жизни, как будто не знают, как быстро те выцветают под серым небом реальности.
— Да-да, бро… Уже пора!
Богатырев кивнул, однако ни на секунду не поверил, что Лут хотя бы попытается соскочить. Гиблое это дело, когда перешел черту.
Сева поежился. Вместе с потом по его спине стекал страх. Он как будто только сейчас до конца понял, куда попал. Насколько за последнее время истончилась та грань, что отделяла его от пропасти. Насколько призрачной и эфемерной она стала. Из пропахшей шмалью квартиры Сева почти бежал. Спустился на пролет, дернул створку окна, вдохнул полной грудью воздух.
Мир вокруг раскачивался и кружился. Культи натерло и жгло. С этими протезами всегда так — чуть поправился или похудел — и все. Дискомфорт обеспечен. Сева выбил из пачки сигарету и подкурил. Перед глазами тут же всплыли картинки из недавнего прошлого. Машка — испуганная и нахохленная, как воробей. Сижку ему протягивает, а у самой в глазах… Космос, мать его! Необъятная вселенная. Он эту прорву даже через шоры собственных комплексов разглядел. Хотя в тот момент это было практически нереально. Вот тогда он в нее и упал. В невесомость, бл*дь, без подготовки. Два года назад такого и близко не было. В этом Машка была права — он бы и не вспомнил о ней, не случись те несчастья. Не от большого ума не вспомнил бы — факт! Сева Муру не оценил не потому, что она в тот момент была хуже, а оттого, что сам жизни не знал! Не смыслил, не ведал, не имел представления о том, что действительно стоит внимания. Кто… Кто действительно стоит! А сейчас поумнел.
Телефон зазвонил. Мама.
— Да, мам, привет…
— Привет? Сев… Ты вообще в курсе, который час?
— Ага… Поздно уже.
— Или рано. Пять утра, а я ни минуты не спала…
— Так ложись. Я скоро приеду.
— У тебя все хорошо? — после короткой паузы тихонько спросила мать.
Что ей сказать? Дерьмово все, как ни крути, но он будет стараться выкарабкаться. Он будет…
— Да, все отлично. Сдачу сессии отмечали с одногруппниками.
— Правда? — в голосе матери послышалось облегчение, и оно больно резануло по сердцу.
— Правда… Так что, иди спать. Я скоро буду.
И он действительно поехал домой. Медленно, не так, как обычно. Нужно было подумать, как-то переосмыслить всё, потому что жить, как раньше — значит, в бездну катиться, отпустив тормоза. А он не хотел падать. Больше не хотел.
Дом родителей находился в пригороде, но по пустынным улицам в ранний час — добрался довольно быстро. Мать не спала, хотя он и просил. Сидела тихо в гостиной, поджав под себя одну ногу, и бесцельно щелкала пультом от телевизора.
— Привет, ма…
— Я слышала, как ты подъехал.
Сева кивнул. Он знал, что если долгое время вслушиваться в тишину, любой отличный от нее звук воспринимается необычайно остро. Даже через дорогущую систему шумоизоляции, на которую не поскупились при строительстве их дома.
— А спать чего не легла? — отводя взгляд, поинтересовался Сева, снимая с головы осточертевший снепбек.
— Хотела тебя дождаться. Ты и не замечаешь, а я всегда тебя жду… — тихо заметила женщина, но лучше бы заорала. Возможно, тогда ему было бы хоть немного легче.
— Извини… Извини, ма, я… вел себя, как кусок дерьма, и…
— Я так волнуюсь за тебя, Севка… Если бы ты только знал.
— Я знаю…
— Ни черта ты не знаешь, глупый. Откуда тебе знать, что чувствует мать, когда у нее на глазах умирает ребенок?
— Это уже в прошлом. Ну… больница и все дела.
— В прошлом? Думаешь, ты в больнице умирал?
— Мам…
Виктория запрокинула голову к потолку и надавила пальцами на глаза.
— Ты сейчас подыхаешь, Севка. И нас всех за собой тащишь. Я ведь, что без тебя? Кто? Не знаю…
— Мам, ну, не надо, а? — Сева подошел к матери и осторожно обнял ее хрупкую фигуру. — Я все понял сегодня, правда! Знаю, что был не прав, но все уже в прошлом.
— Эти наркотики твои… Ты думаешь, я не знаю, что ты творишь? Я ведь не дура, Сев! У меня руки опускаются… Как тебе помочь? Самохин говорит — не давать тебе денег… Так, может, он прав?
— Отец такое сказал?
— Отец… — хмыкнула Виктория. — Да, представь себе. Говорит, что ты с жиру бесишься.
— Может, и бешусь. Мам, ну… не плачь, а?