Не уходи. Останься
Шрифт:
— Посмотри на меня! — не просьба, требование. Но его упрямая девочка смотрит куда угодно, но только не на него, — Посмотри на меня! Ну же, ты ведь никогда не была трусихой, Дима.
— А может, стоило?!
Она повернулась к нему.
Наконец-то, посмотрела.
Глаза, родные, серые, холодного оттенка. Взгляд, полный боли, невыплаканной, не пережитой, убивающей. Вина, что так и не прошла, не отступила. Много эмоций, ярких, обжигающих своей силой, и среди них он все же сумел рассмотреть
За этим он сюда пришел. Увидеть в ее глазах, что не поздно. Можно еще помочь, спасти, исправить.
— Что, стоило?
Потерялся в ее глазах. Мир не имел значения. Люди стали незаметны. Вся его вселенная сузилась до размера ее зрачка.
Ибрагим не выдержал, сорвался.
Вцепился в ее руку и потащил за собой.
Он ничего перед собой не видел, — не люди, а препятствия, и только.
Какая-то полупустая, заваленная вещами комната. И только за ними захлопнулась дверь, позволил эмоциям взять верх.
— Что ты творишь?!
Может, и еще что-то сказала, но самый действенный способ заткнуть Димитрию Зимину, — это поцеловать.
Вот так, нагло, с напором, и не дать очухаться.
Прижаться к тонким горячим сухим губам, надавить. До боли прижаться, до онемения. И языком раздвинуть, проникнуть в горячий влажный рот. Пощекотать зубки. Услышать стон.
Он будто живительной воды напился.
Но продлиться долго это не могло, — Ибрагим это знал, и защищаться не стал.
Две секунды, и он валяется на полу с разбитой рожей.
— Не стоило ради этого приезжать, я этого недостойна, — бросила презрительно через плечо, собираясь уходить.
— Я приехал помочь, ты не знаешь во что влезла.
— Да неужели? А ты, значит, в курсе? — в глазах чистый лед, а за льдом ненависть вперемешку с болью, — Не лезь в мои дела!
Лучше бы она его ударила! Лучше бы достала свой нож и всадила по самую рукоятку в сердце. Пусть. Он бы терпел, молча, и слова бы не сказал.
Это раньше могла только кулаками его бить, и исключительно на матах.
Теперь хлестает словами. Напоминая. Будто он когда-то сможет забыть, что говорил ей точно так же. И к чему это их привело?
— Уезжай из города, Ибрагим, мне твоя помощь не нужна, ты только помешаешь.
— Не будь такой самоуверенной, как я, Дима! — взревел раненым зверем, плевать, что могут услышать, — Мне есть, что тебе рассказать, и есть способ прекратить все раз и навсегда. Плевать тебе на себя, окей, — я это понял. А Шрайман? Ему ты не хочешь помочь? Или пусть и дальше живет со своим братом под охраной целого батальона бойцов, вздрагивая от каждой тени?
Ибрагим так и продолжал сидеть на полу. Вытащил шелковый платок из нагрудного кармана, вытер кровь из разбитого носа.
Дима
Но не потому, что это Он, ее муж, предлагает помощь. А потому, что она хочет помочь Игорю Шрайману опять зажить нормальной жизнью, и забыть весь этот кошмар с наемными убийцами и попытками убить его самого и его брата.
Ибрагим думал, что ревновать сильней уже невозможно.
Ошибся. В очередной раз.
Почему эти братья ей так дороги, что переступила через себя, свою боль, ненависть и любовь к нему? Что в них такого особенного?
— Хорошо, Рома скинет твоим людям адрес, приедешь, обговорим все.
Никаких эмоций на лице. Снова отвернулась от него. Спряталась. Не видит и не хочет видеть, что и он тоже, рядом с ней все эти годы медленно умирал, истекал кровью. Без нее. Без сына. Один.
Его девочка никогда не отворачивалась от проблем. Никогда не уходила. Не пряталась. Не боялась его.
И что ему делать сейчас?
Одним предложением он может сделать ее самой счастливой. Нужно только сказать: Дима, наш сын жив.
Что он увидит тогда? Давно перестал верить в чудо. И Дима не остановится даже после того, что узнает. А может, и не поверит, пока своими глазами не увидит. Пока своими руками не обнимет.
Он ведь и сам до сих пор не верил. Несмотря на то, что держал в руках. Мог прикоснуться своими грубыми руками к тонкой нежной и сладко пахнущей коже.
Не верил до сих пор.
И сейчас ей рассказать не может. Ведь сорвется, потребует отвезти, показать, познакомить. А Ибрагим не в силах будет ей отказать. Просто не сможет.
И тогда точно можно ставить точку и заказывать гроб. Им всем.
Поэтому, ему ничего другого, кроме как согласиться с ее предложением, не оставалось:
— Хорошо, я сделаю как скажешь.
***
Никогда и никому Дима не признает, что ощущает в данный момент, и чего ей хочется на самом деле сделать.
Перед самой собой стыдно и страшно. Это ненормально- стремиться несколько лет к одной единственной вещи: жить, благодаря желанию отомстить. Ненормально. Где-то глубоко в душе она это понимала.
Но еще более ненормально и разрушительно, — это из-за одного нежного родного касания перестать хотеть все, к чему стремилась годами.
Ибрагиму стоило только появиться, и все летело к чертям.
Вся ее месть. Боль. Ненависть.
Отступало на второй план.
И важным, жизненно необходимым становилось другое. Руки, которые могут быть нежными и грубыми. Губы, что так привычно касаются чувствительной кожи шеи, вызывают мурашки и дрожь по телу.
Он сам становится важным.